Семь футов под килем - 8

Но это еще не самое страшное. Гораздо хуже то, что резчик, как догадывалась Катя, по-видимому, всерьез поверил, что у нее роман с мастером Кокоревым.
Злотникова даже брезгливо поежилась: «Вот еще наказание! И как дать понять дуралею, что ничего нет и не может быть между мной и этим мастодонтом? Ума не приложу». Она в расстройстве закурила новую сигарету. Помимо ее желания, мысли свернули в неприятное русло.
Волей-неволей приходилось брать в расчет и эту линию чуть ли не силой навязанного ей общения.
Кокорев... Ох, этот несносный Кокорев! Уж вроде ясней ясного и неоднократно Злотникова давала ему понять, что все его ухищрения — примитивные — ни к чему не приведут, а с него все — как с гуся вода. Прилип как банный лист. Любой другой на его месте, получив от Кати столько щелчков по носу, давно бы свернул лавочку и переключился на другую, более податливую особу, а мастер — нет. Осадит его в очередной раз повариха, он хмыкнет глупо, улыбнется невесть чему, и опять за свое.
На первых порах судовой жизни Злотникова, не разобравшись вначале, что к чему, отнеслась к ухаживаниям этого грузного парня не то чтобы благосклонно, а, как бы поточнее выразиться, терпимо, что ли? Но вскоре постоянное, назойливое, рачье-бессмысленное разглядывание стало раздражать Катю. Оно больше смахивало на слежку. Сколько раз, чувствуя на себе липкий взгляд мастера, она вскидывала на него гневные глаза, но Кокорев был неуязвим; он лишь расплывался в идиотски-самодовольной улыбке, от которой молодая повариха приходила в бешенство. Кокорев порой представлялся ей чем-то сродни спруту— притаился и ждал удобного момента, чтобы наброситься, опутать щупальцами и завладеть жертвой. «Навязался на мою голову! Надо было сразу гнать его прочь,— запоздало сообразила Злотникова, — и уж, во всяком случае, не разрешать таскаться в каюту, что как-то само собой началось с моего дня рождения».
В возбуждении она прошлась по каюте, прилегла на койку. Чем ближе подходили воспоминания к сегодняшнему дню, тем Злотниковой  становилось неспокойнее.
...Кокорев, а дело было еще на берегу, каким-то образом (она всегда изумлялась его пронырливой вездесущности) пронюхал про ее день рождения и явился на маленькое торжество —Катя сидела вдвоем с Андреевной— незваным гостем, но с цветами, коробкой конфет, шампанским и дорогим подарком — транзистором «Олимп». Злотникова потом сто раз прокляла себя, что согласилась принять подарок; она и тогда отказывалась и всучила бы рыбмастеру назад этот несчастный «Олимп», да товарка помешала. «Неудобно, говорит, человека обидишь. Пусть приемник стоит, а то у нас и музыки никакой нет».
Катя, скрепя сердце, уступила исключительно из уважения к Андреевне. Как-никак работают вместе, да и гипноз возраста подействовал: разница между ними была ощутимая, лет, в двадцать. Андреевна — если и дальше продолжать ее сравнение со Злотниковой — хотя и не вышла ростом, была курноса, с неровными зубами, но сохранила удивительно свежий румянец на широкоскулом лице, обрамленном мелкими кудряшками, и никто не давал ей ее подлинного возраста.
Непонятно почему, но Кокорев пришелся по душе кухарке. «Степенный, серьезный мужик, — толковала она Кате, — и благоволит к тебе. Чем не жених?»
Катя же без содрогания и думать не могла о возможной близости с Кокоревым. Несмотря на относительную молодость (Кокореву еще не исполнилось и тридцати), у него была дородная, с заметным уже брюшком фигура. Странную брезгливость вызывала у Злотниковой и приметная особенность облика мастера: к могутным, пудовым плечам его словно бы по ошибке прицепили крохотные кисти-висюльки с обезьяньи-морщи-нистыми ладошками, которые у него почему-то все время потели.
Последствия проявленной на дне рождения слабости не замедлили сказаться очень скоро. Игнат Кокорев, обласканный Андреевной, а может, как подозревала Злотникова, и вступив с ней в тайный сговор, уверовал, что с помощью союзницы он  рано или поздно уломает гордячку, добьется своего. Не мытьем, так катаньем.
По-бычьи упорный в своей тактике, он преследовал повариху с утра до вечера, торчал в столовой (это еще полбеды), не давал вздохнуть свободно и в каюте, куда под благовидными предлогами, а нет, так и без них, заявлялся по несколько раз в день. И добро, дельное что-нибудь говорил бы, а то сядет сиднем —в бытность на берегу часто с бутылкой, врагом которой, кстати, и Андреевна себя не считала —и таращится на Катю. Смотрит и смотрит. С ума можно было сойти: ни переодеться, ни прилечь отдохнуть.
В последнее время надоедливый гость осточертел Злотниковой хуже горькой редьки, и как только он вваливался в каюту поварих, та норовила выйти. И — вот ведь потеха! — в ее обществе Кокорев двух слов связать не мог, с Андреевной же они чесали языки часами.
Немудрено, что у той, польщенной подобным вниманием, через каждое второе слово были —Игнат: «Игнат сказал, Игнат сделал». Однажды, не выдержав, Злотникова вспылила:
— Коль он тебе нравится, так и выходи за него, а мне этот Кокорев и даром не нужен.
Андреевна надулась, а через полчаса, будь она неладна, опять за свое: «Игнат, да  Игнат!»  Тьфу! И,  главное, как подло действовали! Видимо, не без участия Андреевны, но всяком случае с ее ведома, но кораблю разнесся слушок, что меж рыбмастером и молодой поварихой царит умилительное согласие; все, дескать, поставлено с расчетом на скорую свадьбу, и Злот-никова, дай ей бог счастья, почитай, уже без пяти минут невеста.
Катя бесилась, встречая насмешливо-сочувствующие взгляды парней. Все на «Тер-нее» знали, что за фрукт этот Игнат.
Мастером по обработке рыбы Кокорев ходил всего вторую путину, то есть, и полгода не прошло с тех пор, когда, закончив краткосрочные курсы, он перешагнул тот невидимый и, в принципе, шаткий барьер, который отделял морского работягу от членов командного состава.
Но если прежде, будучи простым матросом, Игнат спал в четырехместке, то сейчас, войдя в новую, более значительную ипостась, он располагался в каюте на двоих. Раньше он был подчиненным, а нынче у него под началом состояло двенадцать человек. И, наконец, если в недавнем прошлом до его привычек и желаний никому дела не было, то сейчас их наличие у мастера (пусть и небольшого, но начальника) становилось, по понятиям Кокорева, просто необходимым.
Свою благосклонность он распространял преимущественно на тех, кто умел приспособиться под его, как он любил теперь подчеркивать, стиль руководства, кто с готовностью подхватывал остроты, хвалил в глаза и составлял как бы добровольную его свиту. Здесь Кокорев снисходительно соглашался считать себя первым среди равных.
Эта компашка попортила Злотниковой много крови. Каждый ее шаг тут же становился известен мастеру. Особенно назойлив был один, конопатый, вечно хрупающий тягучую жвачку Жорик —низкорослый юнец с заносчивым и нечистым взглядом. Рядом с ним Катя чувствовала себя неспокойно: порочный парень так и шарил бесстыдными глазками по ее фигуре.
Самое же неприятное в истории с Кокоревым заключалось в том, что все мало-мальски стоящие парни, до чьих ушей дошла сплетня, стали держаться от Злотниковой подальше. Она предполагала даже, что именно по причине брезгливости посуровел к ней и второй штурман Малханов. Он, конечно, получил от Кати по заслугам. «Неужели я ошиблась и он совсем не тот, каким показался при первой встрече?.. Но Малханов, — подвела она итог своим грустным мыслям,—  несмотря ни на что, продолжает здороваться и вежлив по-прежнему, а Ольшевский? Этот-то что из себя корчит? Подумаешь, резко ему ответили, обидели мальчика!»
...Злотникова, вспомнив обиду, нанесенную ей час назад в коридоре, снова вспыхнула, зло сжала кулачки. Затем решительно поднялась с кровати, поправила одеяло,
опрокинула содержимое пепельницы в открытый иллюминатор.
Оттуда все так же несся гортанный крик чаек. Над морем, скрывая линию горизонта, стлался свипцово-серый туман.
— Ты у меня еще попляшешь, стриженый черт, — громко сказала Катя в серую промозглую пустоту. — Даром сегодняшний номер тебе не пройдет!

• Назад
• Вперед