Семь футов под килем - 50

«А у меня в жизни, — тосковал Игнат,— все как-то сикось-накось складывалось. Детство прошло в медвежьем углу, учился кое-как, а старики — чем они могли мне помочь? Сыт, здоров, пузо прикрыто — и ладно. Мечтой одной жил — выбраться, как старшая сестра, из деревни... В городе-то Тамара осталась, а вот счастлива ли—это еще бабушка надвое сказала. С мужем, какой-то непутевый попался, развелась, сына растит одна. Какая уж тут, к бесу, радость?! Н-да... И я, дурак, за ней потянулся. После армии, — запоздало понял Игнат,— надо было мне домой, в родное село, а я, вишь, за длинным рублем погнался, думал, заколочу деньгу и буду счастлив. Эх, недаром мать всегда говорила, что слезы и сквозь золото льются! Ну, есть сейчас копейка, и немалая, а толку-то? Живу скучнее некуда, как зимняя муха между рам. Другим все: и уважение, и любовь, а мне — кукиш с маслом! Почему так?! И Катя-то, Катя!.. Так играть мною и так обмануть. Я ведь совсем было поверил, что у нас дело сладится, и у меня, наконец, тоже будет семья. У-у, подлая!..» — Игнат со всей силы ударил кулаком по деревянному ящику.
Одна из досок хрустнула, надломилась, но мастер не обратил на это внимания. Он поднялся, в глубокой задумчивости постоял, вперив невидящий  взгляд в  черное Пространство, затем недобро усмехнулся и, повинуясь пришедшей в голову мысли, торопливо сбежал по трапу вниз и без стука вошел в каюту поварих.
Там было темно. Тихо посапывала спящая Андреевна.
Кокорев, не зажигая ночника, раздвинул шторки у ее кровати, скинул одеяло и провел ладонью по теплому со сна телу поварихи.
Та проснулась, ойкнула, сделала попытку одернуть ночную рубашку и зажечь в изголовье свет, но Игнат погладил ее по лицу и она не стала делать ни того, ни другого.
— Игнатушка, ты чего? — жарко зашептала Андреевна, дотрагиваясь до его плеча. — Ты не балуй!
Но он, ни слова по-прежнему не говоря, наклонился к ней, обнял и, чувствуя, как у него голова пошла кругом от дурманящего запаха женского тела, которое не только не противилось ему, но тянулось навстречу, жадно впился в ее мягкие, податливые губы долгим поцелуем.
Руки Клавдии Андреевны обвились вокруг кокоревской шеи...
Узкая серая полоска над горизонтом посветлела, расширилась, потом окрасилась в сиренево-розовый цвет. Он быстро распространялся ввысь, накладывая фантастический, призрачный блеск на свинцовую поверхность моря.
Потянуло утренним холодом. Откуда-то, в надежде на даровую поживу, слетелись сотни горластых чаек. Зашевелились и на траулере. Захлопали внизу двери, кто-то из добытчиков прошелся по корме.
Кокорев, вернувшийся наверх под утро с посеревшим, мятым лицом, истуканом сидел на красном ящике с песком. Игнат ждал. Караулил мгновение, когда из каюты второго штурмана выйдет Злотникова и он сможет посмотреть ей в глаза. Для чего это было ему нужно, рыбмастер вряд ли отдавал себе отчет. Не надеялся же он, в конце концов, «уесть» Злотникову, сказав, что провел ночь у Андреевны, или пристыдить Катю, поймав ее с поличным. Нет, скорее всего, в нем еще теплилась смутная надежда, хотя он и уверял себя, что хочет лишь окончательно во всем убедиться, хочет прочесть  в  ее взгляде свой  приговор.
И он дождался.
Минут пятнадцать шестого дверь каюты приоткрылась. На порог шагнула Екатерина, ее стройная фигурка четко рисовалась в пустом коридорчике. Следом вышел штурман, наклонил, прощаясь, голову. Он показался Кокореву растерянным. Злотникова протянула ему свою руку:
—  Знаю, что надоела, но очень рада нашему разговору.
—  Ну, что вы, это вам спасибо за доверие... Заходите.
Затем дверная задвижка щелкнула, и повариха, цокая каблучками по стальному настилу, заспешила к себе.
Как и предполагал Кокорев, она не стала спускаться по внутреннему трапу, а двинулась подальше от любопытных глаз, в обход, по баддеку — мимо оцепеневшего на ящике мастера.
Опустив голову, стыдливо улыбаясь каким-то своим мыслям и не глядя по сторонам, Катя прошелестела рядом, такая красивая, близкая, желанная, но теперь уже безнадежно потерянная для него, далекая, как звезда. С натугой приоткрыла она скрипнувшую дверь, скрылась внутри корабля.
Неподвижно сидевшего Кокорева повариха просто-напросто не заметила...
«Отомстил! Только кому? Кате это до лампочки, а мне про Андреевну и вспоминать страшно... Что-то теперь будет?» — Игнат усмехнулся с горькой самоиронией, но когда немного погодя поднялся с ящика, на лице его лежала печать каменной жесткости.
Зайдя к себе, он проделал обычный утренний обряд бритья, стараясь не встречаться глазами с угрюмым двойником — своим отражением в зеркале, потом, словно в забытьи, долго сидел на диванчике, курил сигарету за сигаретой.
В руки мастеру попался карандаш. Он со злобой сломал его, вышвырнул обломки в иллюминатор. Встал, расправил затекшие от длительной неподвижности по-воловьи могутные плечи; сцепив пальцы рук, хрустнул костяшками. Взглянул на часы — половина восьмого. «Слеплю его еще тепленького!»— блекло-зеленые глаза Кокорева остекленели.
Он вышел, быстро оставил позади коридор, поднялся по трапу и остановился, прерывисто задышав, перед каютой Малхано-ва. «Только сразу, не говоря ни слова,— подумал он, — дам втянуть себя в разговор— тогда пиши пропало... Странно, я как будто боюсь штурмана, пасую перед ним!»
Эта мысль вернула мастеру уверенность. Без стука надавил он на ручку. Дверь бесшумно отворилась. Он ступил внутрь, выискивая глазами Малханова, изготовившись к удару, в который Кокорев намеревался вложить все: и зависть к счастливцу штурману, и презрение к себе, и острую, истерзавшую его ночью обиду на свою несложившуюся судьбу.
Приготовления его, однако, остались втуне. Каюта оказалась пуста. Малханова не было ни на койке, а Игнат еще давеча морщился, что придется бить лежачего, ни за столом.
Рыбмастср в замешательстве остановился посреди каюты, он не был готов к подобному повороту событий. Искать штурмана в рубке или вздуть его при всех в кают-компании — нет, только не это! Кокорев с досадой сознавал, что задуманная расправа отодвигается на неопределенный срок, в течение которого он и сам сможет передумать, да и Малханов, если, конечно, Кокорев решится поднять на него руку, потом не уразумеет, за какие такие грехи получит по зубам.
Игнат скрипнул зубами: и здесь ему не повезло.

• Назад
• Вперед