A+ R A-

Семь футов под килем - 49

Содержание материала

 

Кокорев услышал, как в глубине корабля открылась дверь, к Малханову кто-то вошел. Затем установилась тишина, причину которой мастер пока разгадать не мог. Он весь превратился в слух. В следующий момент до него донеслись прерывистые, негромкие слова.
Сказанные тихим голосом, эти слова буквально оглушили Кокорева. У него, как всегда в минуты волнения, тут же вспотели ладони. Он замер у борта, потом, больно зацепившись бедром о какой-то выступ, метнулся в сторону, сел сбоку от иллюминатора на пожарный ящик с песком.
Подслушивать было страшно (бог знает,—какие откровения ему еще предстояло услышать!), но уйти прочь было выше кокоровских сил...
То трепеща, то обмирая, ловил он малейшие движения тех двух, в каюте, безошибочно расшифровывая каждый новый звук.
Малханов, судя по всему, подошел к Кате.
—  Жогин — это я,—послышался его дрогнувший голос. —- Я  вам тогда о себе рассказывал.
—  Я знаю, — просто отозвалась Злотни-кова. — Я    запуталась,    Игорь.    Помогите мне...
«Какой еще Жогин и что штурман ей рассказывал? Когда? — смятенно подумал Игнат. — Каким образом они успели снюхаться?» Он услышал неясный шорох, который едва не свел его с ума. Кокорев с огромным трудом подавил в себе неистовое желание вскочить, закричать, забарабанить по переборке кулаками, — чтобы помешать, расстроить то, чему он стал невольным свидетелем. Но он вовремя одернул себя, сообразив, в каком окажется глупейшем положении.
Иллюминатор приглушенно клацнул, прихватил кусок белой занавески, закрылся. Лишь тусклый светик ночника пробивался сквозь полотно.
Все  опустилось  в  душе  Кокорева.
Задрожавшими, непослушными пальцами, которыми, несмотря на их малость, он на спор разгибал скобы, Игнат, переломав с десяток  спичек, наконец, закурил.
Он уже не боялся обнаружить себя. Нахлынуло странное безразличие. Расхотелось вставать, двигаться, что-то делать — это внезапно потеряло для него всякий смысл.
В голове Кокорева, повторяя биение крови в висках, тяжело ворочалась одна лишь мысль: «Почему?»
«Почему ему вечно не везет? Как радость, так мимо него? Почему повариха не с ним сошлась, а с Ольшевским? И сейчас не к нему, а к Малханову явилась в каюту.
«Я пришла!»... Почему? Хотела отблагодарить за заступничество? Возможно, и все же, очевидно, что-то между ними было и прежде, просто он, Кокорев, проморгал. Следил за Ольшевским, а Катя с Малха-новым всех одурачили, всех оставили с носом. В первую очередь, конечно, Малханов — вот в ком, решил Игнат, таится причина его бед: «Штурман — хитрая бестия. И ко мне подобрался тихой сапой, втерся в доверие, похвалил при всех, приглашал на кофе. Зачем, спрашивается, это надо было «ревизору»? Не затем ли, чтобы проверить, насколько я могу быть ему опасен как соперник?»
Кокорев, кстати, и раньше, в лучшие минуты приятельства с Малхановым, втайне удивлялся вкрадчивой обходительности штурмана, но затмила она ему глаза, да и не тянуло особенно разбираться: очень уж хитер был смуглокожий черт и как-то умел повернуть дело в нужную для себя колею.
Так же внезапно, как сблизился, штурман и охладел к новому другу. Прошла короткая пора задушевных бесед, порой он скучал в обществе Игната. Демонстративно хватался за какие-то бумаги, дескать, занят. Окончательное расхождение между ними наступило после той злосчастной ночи перегруза, которую Кокорев, будь это в его власти, уничтожил бы в своей памяти.
Наутро, когда уже сдали рыбу и отошли от «Сидими», Кокорева, так и не решившего,  действительно ли ему послышались чьи-то шаги над головой или же это была причуда страха и слуховой галлюцинации, неожиданно вызвал к себе второй штурман.
Встретил сухо, неприветливо. Не приглашая сесть, молча протянул Кокореву лист бумаги. Это был рапорт на имя капитана траулера, где со всеми подробностями, излагалось ночное происшествие. У мастера запрыгали перед глазами буковки бисерного малхановского почерка, на лбу выступила испарина.
Он был готов сквозь землю провалиться.
Штурман неторопливо сунул лист в папку и, отвернувшись от недавнего «закадычного дружка», сказал негромко, но веско:
— Ходу рапорту я пока не дам. Но помни: случится что с Ольшевским—за бортом окажется или упадет в трюм — бумага эта ляжет на стол Фоминых! Считай, что я тебя предупредил, —с намеком вскинул глаза Малханов. — Все. Можешь быть свободен.
Кокорев, как в тумане, шагнул за порожек каюты. «Вот ты, оказывается, каков! Мягко, брат, стелешь, да жестко спать!»
Странность поведения штурмана была для Кокорева необъяснимой. Невесть отчего вспомнилась она ему и сейчас, в самый пик непроглядно-черной короткой южной ночи.
«Почему он заступился за Ольшевского?— ломал голову Кокорев, не замечая неудобства жесткого покатого ящика, на котором сидел. — Не мог же «ревизор» не знать — я сам об этом сказал — что Злот-никова  завела  шуры-муры  с этим матросом. Ведь Ольшевский  (если штурман, разумеется, уже тогда имел на повариху виды) был и его конкурентом. Зачем   же понадобилось   Малханову   связывать   мне руки  этим  рапортом?  Честность  взыграла или и здесь сказался неведомый мне тонкий  и  дальнозоркий  расчет  штурмана,  не раз  ставивший  меня  в тупик? Может, он решил, что... мертвый Ольшевский опаснее живого? Ведь погибни   тогда,  резчик  навсегда впечатался  бы в  Катину  память  и остался   для   нее   недосягаемым   идеалом мужчины, а так, пущенные на самотек, их отношения (трения, ссоры, да мало ли еще что)  изжили сами себя. И все обернулось заурядным, будничным делом — полюбились, поняли, что не подходят друг другу, и разошлись. Ольшевскому — отставка, Кате— свобода. А Малханов заранее все рассчитал, — думал мастер, — изображал  величие души и убил сразу двух зайцев:  и ЧП на корабле предотвратил (вот, мол, какой я бдительный!), и перед Злотниковой предстал в ореоле благородного заступника. Она-то ведь непременно должна была услышать  от  Ольшевского  всю  эту  историю... Ай да штурман, ай да пролаза. Добился-таки     своего», — Кокорев, завидуя, воздавал должное удачливому сопернику. Рыб мастера грызла зависть: для Малханова, конечно, пара пустяков обвести вокруг пальца любого, мужик он грамотный, ушлый, много читает, наслышан обо всем и вообще — развит.

 

Яндекс.Метрика