Семь футов под килем - 2

...В день отхода, ровно три недели назад, большой морозильный рыболовецкий траулер «Терпен» был охвачен суматошной канителью, обычной для всех промысловых судов, готовящихся отчалить от пирса.
Продовольствие, рыболовные снасти, приборы — все было принято от соответствующих служб, загружено, разложено по своим местам, но Находка, вон она — рядом, скачи по трапу и гуляй сколько душе угодно, никого не манила. На берег, помимо своей воли, все смотрели уже с прищуром, как в воспоминания, и мыслями парни находились в завтрашнем дне, забывая или сознательно закрывая глаза на то, что ничего кроме нелегкой работы и все усиливающейся тоски по оставленному на земле их в море не ждет.
Сниматься с якоря можно было в любую минуту. «Добро» на отход получили из управления уже утром. Но, невзирая на то, что подготовленный к рейсу траулер без достаточно веских оснований занимал нужный причал и, в принципе, делать «Тернею» в порту было нечего, начальство не поторапливало капитана и сквозь пальцы смотрело на видимость забот, якобы удерживавших БМРТ у стенки.
Не спешили и на «Тернее». Виной всему был день недели — понедельник. Вслух об этом, разумеется, никто не заикался, но все ждали полуночи. Отойти не до двадцати четырех часов, а хотя бы в пять минут первого — значило бы покинуть причал не в отмеченный морским суеверием день, а во вторник, что, по вековой традиции, в корне меняло дело; вот на траулере и тянули волынку.
На камбузе с утра было мало работы (она обрушилась на поварих позже, к вечеру), поэтому Екатерина Злотникова, старшая повариха, спокойно выслушала по судовому радио приказание капитана Фоминых явиться на мостик.
Приказ этот с утра раздавался уже третий раз и заключал в себе безвредную страстишку кепа. Прекрасно зная, зачем она вновь понадобилась Вадиму Ивановичу, Злотникова, благодушно посмеиваясь, вскипятила воду и с чайником в руке поднялась в рубку.
Капитан, с нетерпением ждавший свой кофе, благодарно закивал головой: «Все на столе, Катенька. Завари, будь умницей!» — и повернул сухое ироничное лицо с голубыми навыкате глазами к заведующему произ-
водством, плотному, живому коротышке, которого злые языки окрестили «колобком».
Петр Олегович Головня на прозвище не обижался, похахатывал: было бы застолье, да соленая шутка, а все прочее, говаривал он,--от лукавого! Сейчас, впрочем, заведующий производством несомненно был не в духе, и поэтому на его полном, моложавом лице лежала гримаса детского огорчения.
Разговор, как поняла Злотникова, колдуя у стола, шел о матросе Бобрине, пьянице, по мнению капитана, и бездельнике. На него второй штурман Малханов подал рапорт.
—  Если на берегу он удержу не знает, да еще и огрызается, так в рейсе с ним и подавно не сладишь, — убеждал  Вадим Иванович.—И споришь ты, Олегович, напрасно. Сам ведь отлично знаешь, что я прав, списав этого Бобрина.
— Все  так,  Дима, —страдальчески   морщась, Головня махал пухлой ладошкой.--Бобрин, конечно, не подарок...
— Так в чем дело?
— Чудак   человек! — сокрушался    «колобок».— Он же — резчик!  Кто на промысле будет делать трафареты? Ты, что ли? Тут специалист нужен, художник: вырезать буквы  на   куске  резины,  притом,  в  обратном порядке, чтобы  и  красиво было,  и оттиск правильно лег.
— Бобрин на корабль не вернется, — категорически отрезал кеп, которому разговор с Петром Олеговичем перестал доставлять удовольствие. Он прекрасно знал, что тороватый на выдумку Головня обязательно что-нибудь придумает, а что конкретно — это уж его не касается.
—  Опять  двадцать  пять! — его   собеседник огорченно всплеснул короткими ручками.— Ну, скажи на милость, где мне сейчас, в день отхода, взять резчика?
—  Сходи в кадры, — равнодушно посоветовал капитан.
—  Хо, так они там и валяются: навалом и россыпью.
— Давай-ка лучше, Олегович, кофе пить. Спасибо, Катюша!
На диванчик в штурманской они уселись втроем. Вадим Иванович, симпатизируя Кате, и раньше приглашал ее «ударить по кофейку»; теперь же он настоял на этом еще и потому, что присутствие Злотниковой помогло поставить точку на бесплодной дискуссии о Бобрине.
Заведующий производством со скрежетом мешал ложечкой в чашке. Капитан подмигнул Кате. Она, слегка улыбнувшись, покосилась на разобиженного Петра Олеговича: поджав губы и демонстративно отвернувшись от собеседника, Головня, преисполненный достоинства, смотрел в квадратный боковой иллюминатор. От предложенного Катей печенья отказался со всей доступной ему надменностью.
В широком стекле штурманской видна была лишь серая стена — носовая часть соседнего БМРТ, отделенного от «Тернея» тремя метрами выдвинутого в залив асфальтированного причала.

• Назад
• Вперед