Обратный адрес - океан - 8

Подводная лодка
14 января


Натуся милая, здравствуй!
Все это время — в сплошной закрутке, почти не вылезал из своей рубки. А ночевал — если такое применимо к нашему житью, — не отходя от стола: прикорнешь на диванчике — и снова за карту. Хорошо, мичман Тюрин чашечку кофе подсунет, взбодришься — и снова человек. Он у меня — как Савельич у Гринева. Душевный парень, а как штурманский электрик — такого поискать. За гирокомпасом ухаживает, как за живым существом. Правда, есть у нас кое-что поновее, но у него с этим прибором особые отношения. Ты, конечно, знаешь, что все меридианы, как полосы на арбузе, сходятся на полюсах. Так вот, чтобы привести, как мы говорим, гирокомпас «в меридиан», нужно раскручивать его часа два-три, иначе он дает ложные показания. И что же, ты думаешь, Тюрин? Сократ, а не Тюрин.
«Я, — говорит, — товарищ капитан-лейтенант, разумеется, не верю ни в бога, ни в черта, ни в дьявола, но, че-стное слово, в гирокомпасе есть душа, вот ее-то мы и приводим в меридиан». Я, конечно, смеюсь. А он глазом не моргнет: «Не верите? Ваше дело. А что вы скажете, если я буду утверждать, что в каждом человеке есть свой гирокомпас, и от того, как он работает, зависит, придет или не придет человек в свой истинный меридиан?»
Вот тебе и Тюрин! Философ! А сколько их, таких Сократов, в отсеках!
Ну что тебе еще сказать, Натусенька? Идем мы точно по гирокомпасу — на норд, то есть на север. В кубрике на переборке уже пришпилили карту. Возле нее всегда двое-трое, свободных от вахты. Вымеряют, вычисляют. Скоро льды!
А я думаю, зачем это им? Ведь все равно ничего не увидят. Увидеть-то не увидят, но там, подо льдами, на-чнется самое главное испытание.
Плавать под водой, конечно, не курорт. Малейшая пробоина — и в секунды лодка наполнится водой. Опустился на глубину, ниже допустимой, — и океан раздавит, как орешек. Об этом стараемся не думать. А когда и мелькнет такая мыслишка, вспоминаешь о том, что в десятках метров над тобой все-таки есть небо.
Этой: надежды нет у лодки, идущей под сплошным льдом. Восемь—десять метров ледяной толщи над головой на протяжении сотен километров. Редкие, случайные полыньи. Но ведь может статься, и полыньи не будет! Тогда наготове — «на товсь» — торпеды. Однако удастся ли пробить ледяную броню так быстро, как этого потребуют обстоятельства всплытия?
Вот видишь, прочитал тебе целый курс подледной навигации. Это уже в крови, а о береге — если честно — думать некогда, потому что сам стал частью, одушевлен-ной деталью лодки.
В глазах мельтешит одно и то же— штурманская карта, а на ней золотистый жучок автопрокладчика. Он ан-томатичееки воспроизводит на карте наш курс. Мои помощники — «душевный» гирокомпас Тюрина и премудрая, начиненная электроникой навигационная система, которая каждую секунду «докладывает» наши координаты. И все-таки руки тянутся к древнейшим штурманским инструментам: лииейке, транспортиру, циркулю. Как это
все объяснить? Мне бы сейчас поймать секстаном хоть одну, ну две звезды, чтобы зацепиться, своими глазами увидеть на карте наше место, — легче было бы на душе. Вот так в детстве играли, бывало, в жмурки. Перед глазами кромешная тьма — н хоть бы узенькая щелочка...
Командир делает вид, что не волнуется, а я вижу— сам бы встал вместо боцмана на рулях. Это очень важно — чувствовать в ладонях штурвал... Кажется, вот-вот командир подойдет к Мартыненко и возьмет управление на себя. Да, здесь ты не узнала бы Кондрашова. Вот те-
»бе и Юрий Иванович! Поезжай на любой флот, выйди на любой пирс, спроси любого подводника, знает ли он Кондрашова? «А как же!»                                  
А ведь не с неба ему падали на погоны звезды. И шел он к командирству   ох   с какими   перепадами   глубины! Зато осталась легенда. Представляешь, он один, в единственном числе, стоя на рулях, перекрыл однажды нормативы погружения и всплытия! Правда, заработал единственное взыскание, но... Конечно, это шалости юности. И если из нас кто-нибудь вошел в «свой меридиан», так это Кондрашов. Тут невольно согласишься с Тюриным — в нашем командире действительно  заложен какой-то  гирокомпас.  Интересно, когда Кондрашов спит? Сегодня проверяли  по карте  счисление. Только глянул вроде бы со стороны и сразу нашел невязку — пустяковую, я и сам ее видел, но он тут же засек. И что ж  ты думаешь, отдраил? Ничего подобного. Только сказал:  «Я дальше проверять не буду, полагаю, все точно. Я вам  доверяю...» И пошел в центральный.
 Вот таков стиль на всей лодке. Каждый сам по себе,  и все — как бы продолжение Кондрашова. Матросы подражают ему даже в движениях. Ну, допустим, одним мягким рывком нажать на кремальеру и, не оборачиваясь, опять задраить дверь. Я уж не говорю о том, что все стараются выглядеть так, словно собрались в увольнение. «Списано» опять же с Кондрашова, который любит щегольнуть.
Вчера произошла деликатная заминка между нами. Я торопился выяснить, уточнить один вопрос и зашел в его каюту без стука. Только перешагнул комингс, смотрю, он сидит за столом и держит в руках фотокарточку.
Конечно, Анна Аркадьевна. Вот уж действительно: «А ты прости, капитан, а ты прости, капитан, у нас у каждого свой талисман...»
Минутку, Натусь, вызывают в центральный...
Была небольшая «проверочка» — а сутки долой. Так на чем мы остановились? Да! У Кондрашова взял я любопытнейшую книженцию. Записки Фритьофа Нансена. Никогда не думал, что этот мужественный полярный исследователь был писателем, да еще каким!
Мне так понравилось, что я даже выписал:
«Как прекрасно и полно мощи это сочетание бесконечного морского горизонта с тысячами низменных островков и шхер, рассыпанных у берегов на фоне высоких тяжеловесных гор! И чудится, будто древние, седые горные великаны там, в глубине, в своем тяжелом, сверхъестественном упорстве тянутся сотнями корявых узловатых пальцев к юношески светлому морю; оно же в своей недосягаемости только заигрывает со старцами, потягивается, лукавое и нежное, шепчет и лепечет, ластится и жмется светлыми летними вечерами к берегам и с бешеным грохотом бьется о них зимней ночью, сокрушая все на своем пути, швыряет камни, величиною с дом, вперемежку с опрокинутыми лодками и кораблями — словно в кости играет».
Поэт, не правда ли, этот Нансен? А вот еще: «Ты вечное, беспокойное море, всегда дающее и всегда берущее!.. Ты непостижимое!.. Загадки глубин твоих вечно привлекают пытливый ум человека. По преданию, один из величайших людей так долго вглядывался в твои течения в проливе Еврипус, что в конце концов, отчаявшись разрешить твои загадки, кинулся в водовороты, и они его втянули, поглотили.
В могучем водовороте водные массы твои несут одним странам тепло, дающее им жизнь, от других уносят его и покрывают их льдом. Влагою своей ты оплодотворяешь землю. Ты способствуешь общению людей, поддерживаешь связь между побережьями, но часто бываешь и жестоким к людям, властно вторгаясь во весь их жизненный обиход на земле».
Это не я подчеркнул. Это подчеркнул, наверное, Кондратов,  его собственная  книга.   Да,   Натуся,   что   поделать — море, морская служба властно вторгаются в наш жизненный обиход на земле.
В 1893 году маленький, длиною тридцать один метр по килю, «Фрам», имея на борту тринадцать человек, смело вышел в открытое море и отправился к полюсу. Даже такой железный человек, как Нансен, писал: «Вот и дверь закрылась за мною. Один прошел я в последний раз от дома по саду на берег, где неумолимо ждал меня маленький паровой катер «Фрама». Позади осталось все, что было мило моему сердцу. Что предстояло впереди? Ах, сколько пройдет лет, прежде чем я все увижу сно-ва? Чего ни дал бы я в это мгновение, чтоб можно вернуться. А наверху у окошка сидела маленькая Лив и хлопала ручонками. Счастливое дитя, ты еще не знаешь, что такое жизнь... Еще последний взгляд на дом, стоящий на мысе. Впереди блестящий фиорд, кругом сосновые и еловые леса, небольшой зеленеющий луг и длинные покатые хребты гор сзади. В зрительную трубу я различаю светлую фигуру на скамье под сосной... То был самый мрачный час из всего путешествия...»
Это же о нас, Натуся...
Любимая, мы тоже идем к полюсу. Но не для того, чтобы покорить его. Где-то над нами мили, пройденные Седовым, льдины, точно такие же, на которых дрейфовали папанинцы, — те же координаты севера. Мы идем в Северный Ледовитый, чтобы проверить, на что мы спо-собны, проверить нашу технику. Я бы мог тебе о многом рассказать. Но...
Курс норд! Жаль только, что, в отличие от Нансена, мы не получим от вас писем, даже запаянных в жестянку. Ему вручили их через два года. А нам... Хоть бы в жестянке, хоть бы строчку, хоть бы слово от тебя!
Обнимаю вас с Вовкой, спокойной ночи.
Кирилл.

 

• Назад
• Вперед