Обратный адрес - океан - 34

Подводная лодка
16 марта


Натуся!
О чем тебе рассказать сегодня? Ну, разреши доложить по порядку. Во-первых, сейчас я сижу в каюте и потягиваю через соломинку «антикемарин» — фирменный напиток, изобретенный Тюриным. «Атикемарин» — значит «противосонньй», и, хотя Тюрин держит его рецепт в секрете, я знаю, что он состоит из трех компонентов: компота, протертой смородины и холодного чая. Добавь сюда кусочек льда (не с Северного полюса!)—бессонница обеспечена. Надо сказать, что наш корабельный доктор снял пробу и весьма одобрил сей напиток.
Эх, жаль, плохой я рассказчик! Я все пытаюсь передать тебе хотя бы минуту нашей жизни, а ничего не получается. Вот матросы! Представь себе их лица, све-денные брови, немигающие глаза. Молоденькие ребята. Но это же в их руках лодка — гигантское, фантастическое сооружение! Когда начинаешь над этим задумываться— не   веришь   собственным глазам: каких-то два три года назад они умели управлять только велосипедом, ну, от силы — мотоциклом, а сейчас ведут атомоход, управляют оружием огромной мощности.
Ты знаешь, мне иногда хочется обнять их всех — и Удальцова, и Мартыненко, и Тюрина, и Курилова.
Командир объявил, что после похода наиболее отличившиеся матросы поедут к себе на родину в отпуск. Представляю, как «девчонки на вечорке позабудут всех ребят...» И невдомек будет этим девчонкам, что их ухажеры целыми месяцами были заперты в металлической капсуле, жили во времени, разграниченном только на вахты...
В общем, все в порядке. «Антикемарин» в моем стакане кончается, добавки не будет, сейчас буду засыпать и представлять, как мы с тобой увидимся, что ты будешь делать в тот момент, когда я войду. Где в эту минуту будет Вовка. И это все уже близко-близко. Еще чуть-чуть...

Поселок Скальный
19 март а                                                             .         .

Вот что значит привычка, не выдержала и опять пишу тебе. Постепенно, сама того не замечая, внушила себе, что если перестану писать, с тобой что-то может случиться. Тьфу-тьфу-тьфу — три раза через левое плечо. Но на душе действительно тягостно. В штабе я до сих пор ничего не могу добиться — сплошной туман наводят твои начальники, а раз так, то я решила: зачем думать только о плохом? Буду думать о хорошем — например, о том, как сейчас раздадутся за дверью твои шаги, потом—«по-авральному» ты нажмешь на звонок: «Всем наверх, всем наверх!» Но зачем же звонить — у тебя есть ключ, собственный ключ от квартиры.
Ты войдешь и остановишься у дверей — такой же, каким уходил, как будто мы не виделись ну два, от силы три часа. Неужели это будет?
Кирюша, а куда мы с тобой поедем? Давай в Хосту, а? Опять дикарями — к Лебедям, милые люди — и он, и она, и их бабушка. Ну его, этот подстриженный и пропылесосенный санаторий! Мы опять возьмем с тобой ту комнатку с видом на гору, правда? Помнишь ту гору, заросшую орешником и какими-то могучими, ветвистыми, с огромными   кронами   деревьями,   как на картинах фла-
мандских художников? И будем снова представлять, что там живут волки и медведи! Да?
А помнишь, как мы однажды проснулись ночью оттого, что кто-то ходил под окнами. Не кто-то, а какой-то зверь. А жалюзи были чуть-чуть приспущены, и я испугалась, что это волк или шакал — у ночного страха глаза велики. А ну как впрыгнет к нам в комнату? И ты, по-моему, тоже испугался, во всяком случае оробел, когда подошел к окну и быстренько, слишком быстренько опустил жалюзи. «Спи», — сказал ты как можно спокойнее. А я, помнишь, что ответила? «Там волки, а тут — спи...» И мы смеялись, а потом опять притихли, потому что волк или  шакал  вдруг  опрокинул  помойное   ведро  и  начал грызть какие-то кости, так громко хрумкал, чавкал, хрустел, что можно было подумать, будто он гложет по крайней мере слона. А утром увидели, что это набедокурил Пупсик — маленький песик. Всего-навсего опрокинул помойное ведро! А мы-то! Вот смеху было! Да, Хоста вспоминается почему-то не морем, которое там слишком курортное, какое-то вымученное, отгороженное волноломом, а именно этим беленьким с синими наличниками домиком на горе, крутой дорогой в осыпающейся под ногами гальке, стрекотом цикад, ставридой, которую вы приносили в сумке  после удачной рыбалки,  столиком  в  саду,  когда поздно вечером, уже при свете лампочки, висящей на яблоне, мы ужинали. Славные были дни, правда?
А может, поедем теплоходом по Волге, а? Можно до Астрахани или последним нашим маршрутом — до Уфы? А ты помнишь, как назывался наш первый теплоход? «Орджоникидзе»! Мы ведь тогда, спустя года три, кажется, его встретили у пирса в Ульяновске. Он молчал, не узнавая нас, как будто обижался, что мы больше так ни разу и не ступили на его трап. А мы стояли на берегу, смотрели на нашего речного красавца и думали: «Кто-то эти три года занимал каюту № 27? И сколько будет еще на плаву этот теплоход, «семейная лодка нашей любви», пока не разрежут его автогеном на металлолом?»
Вот какие подробности вспоминаются. Куда же годы ушли, милый? И что такое время?
А   Уфу   помнишь?   Мы   плыли   туда   на   теплоходе «Днестр». Берега окутала ночь. Только Кама, по которой шел наш теплоход, сверкала серебристой дорогой. На реке ночь была белой. А с берегов — то с правого, то с левого — нас обстреливали соловьи. Своими песнями. Ты, что ли, сказал:  «Прямо трассирующие голоса!»
Соловьи справа, соловьи слева. Река широкая. Отчего так отчетливо были слышны их песни? Не потому ли, что соловьиные голоса отлетали, отскакивали от воды, как камешки, рикошетом? Так мы и плыли, пробиваясь к Уфе сквозь соловьиные песни.
И еще, знаешь, что запомнилось? Как после дождя над берегом повисла однажды радуга. Один конец коромысла переливался далеко-далеко, за синеющей кромкой леса. А второй оказался рядом, в двух шагах: перегнись за борт — и достанешь рукой. Впервые в жизни увидела я, как радуга восходит прямо из воды. И вовсе не коромысло она и не дуга. Это какой-то волшебный водопровод, шланг от реки до неба. Вылился дождь, и вот кто-то огромный опустил этот шланг в реку и снова набирал воду. А вода семицветная!
Неужели это никогда не повторится? А ведь как просто: стоит взять два билета — и мы снова в этой сказке. Но этого не будет! Неужели не будет? Ты вернешься — и опять замотают дела. Ты хоть недели две удели для меня. Только для меня. Две — для Вовки и две — для меня...

• Назад
• Вперед