Обратный адрес - океан - 26

Подводная лодка
24 ф е в р а л я


Натуся, любимая!
Я все чаще поглядываю на лаг. Но не только затем, чтобы произвести счисление курса. Я смотрю на него порой другими, уже не штурманскими глазами. Сколько до тебя? Сколько до тебя?..
Протяженность нашего маршрута — многие тысячи миль. Как медленно эти мили тают, хотя мы идем в глубинах без остановок. Наш вояж через океаны — не прогулка в приятном обществе капитана Немо. У его пленных гостей давно не выдержали бы нервы. Да, мы испытываем не только механизмы, но и себя — во всем комплексе жизни, в отработке учебно-боевых задач, макси-мальпо приближенных к боевой обстановке, в условиях длительного скрытного плавания. Как тебе это объяснить! Да и зачем? Словно я оправдываю свое длительное исчезновение. Понимаешь ли, в каждом таком походе идет тщательная «притирка» и «подгонка» всего уклада жизни десятков людей в мчащейся над бездной стальной субмарине. Мы пересекаем параллели и меридианы не ради романтической сенсации, а для того, чтобы в этих океанских буднях учиться защищать Родину. Да и идем мы по малоизученным районам, нам не всюду известны течения на большой глубине, гидрометеорологический режим, и потому мы, штурманы, буквально прикованы к карте, на которой все одно и то же: белое поле, без единого желтого пятнышка, обозначающего сушу. Знала б ты, как радуемся мы таким островкам или береговой черте, увиденным на карте!
Но нельзя размагничиваться. Нельзя! И потому в сутки по два-три раза играется тревога: надо помнить, каждую минуту помнить, что мы идем в толще океана, что пад нами многотонная тяжесть, а внизу тысячи метров глубины. И если зазевается моряк, несущий вахту на горизонтальных рулях, или на минуту перестанет «слышать» акустик... Приборам верь, но проверяй!
Тают, тают мили на счетчике лага, но никто, даже командир, не знает конечную цифру. Наивными здесь кажутся страницы Жюля Верна «Двадцать тысяч лье под водой». Я читал эту книгу трижды. Первый раз в детстве. Помню, почему-то не было электричества. И при свете керосиновой лампы иллюстрации казались живыми: зловещие спруты и акулы, восхитительная жемчужина в створке раковины... Но больше всего поражал простор, безбрежный простор океанов, доступный «Наутилусу».
Второй раз я прочитал эту книгу, уже будучи курсантом военно-морского училища. Чтение было придирчивым, и я, к изумлению своему, вдруг открыл, что в «Наутилусе» больше правдоподобного, чем фантастического. Длина семьдесят метров, ширина восемь. Водоизмещение чуть больше полутора тысяч тонн. Хрустальные стекла иллюминаторов в двадцать один сантиметр толщиной. Постройка «Наутилуса» обошлась капитану Немо почти в
пять миллионов франков. Вот только скорость великовата — пятьдесят миль в час. Такой скорости не достигла еще ни одна современная подводная лодка. При втором чтении я сделал для себя вывод, что Жюль Верн был не провидцем-фантастом, а весьма способным инженером-су-достроителем, как, впрочем, и отличным воздухоплавателем, биологом, геологом. Да мало ли у этого писателя «смежных» специальностей.
Думал ли я, что пройдет не так уж много лет и однажды в штурманской рубке атомной подводпой лодки мой карандаш коснется координат, которые врезались в память с детства. 130°15' западной долготы, 37°71' северной широты — отсюда началось кругосветное путешествие «Наутилуса». Эту точку обозначил я на курсе лодки.
Но в иллюминатор (которого нет) не видно диковинных рыб, мы не надеваем скафандры и не охотимся в «собственных» лесах Кондрашова на острове Креспо, каковые имел капитан Немо. Не прогуливаемся с легкими и меткими ружьями по подводпой равнине, не восхищаемся ультрамариновыми красками морских глубин, пламенеющими под солнцем коралловыми аркадами, напоминающими люстры. Перед нами не загораются красными огоньками, не расстилаются цветным ковром тубипориды, астреи, меандрины, фунтии — кораллы, сами названия которых звучат драгоценностями.
Перед нами днем и ночью одни и те же шкалы приборов, напоминающие человеческие лица, и одни и те же лица, на которых, как на приборах, написано состояние души.
Прошел вчера по отсекам, заглянул к Удальцову. Смотрю — читает письмо. Откуда, когда получил? А этому письму уже два месяца, последнее, полученное им на берегу. Выучил наизусть. Теперь исследует, так и сяк поворачивает каждую строчку. «Как думаете, товарищ капитан-лейтенант, что это значит: «Состояние, как говорят врачи, «средней тяжести»? Среднетяжелое? Но вдь тяжелое — это уже худо... А если среднее, то почему тяжелое?» Я взял письмо, которое написала ему сестра — она-то и сообщила о состоянии матери. Что сказать, чем успокоить, и какое известие ждет его на берегу?
Перечитывая Жюля Верна в третий раз, я не слежу за точным описанием устройства корабля, выкладками его энергетических возможностей и не восхищаюсь экзотикой подводных лесов, равнии и гор, умопомрачительным богатством затонувших кладов. Меня теперь интересует другое: почему «гости» Немо, попавшие в сказочно-подобпый мир, так неукротимо мечтали о побеге? Казалось бы, у них была полная возможность лучшую половину жизни провести в прекрасной обители «Наутилуса», предаваясь любимым занятиям. Но нет, их звал берег, они все-таки чувствовали себя пленниками удивительной жизни и при первом же подходящем случае покинули подводную лодку. А Немо? Разве не звучит в каждой гордой его фразе тоска по земному? И что означают его последние слоиа? И что значила в его судьбе женщина, чей портрет висел в каюте? Помнишь? «Капитан Немо несколько секунд смотрел на них — на портрет молодой женщины и двух детей, — протянув к ним руки, затем упал на колени и горько зарыдал...»
Прав Кондрашов — есть, есть швартовы, незримо соединяющие корабль и берег.
Представь себе необъятную морскую пустыню, протянувшуюся на шестнадцать тысяч километров, расстояние вдвое больше, чем от Ленинграда до Владивостока. Это Тихий океан. Представь себе микроскопическую точку — наша лодка-Каждую минуту, каждую секунду мы живем на «товсь», ибо сейчас не времена Жюля Верна и не электрические скаты, не спруты и не акулы угрожают людям. И нам не ошвартоваться у сказочных островов детства, которые мы когда-то открывали вместе с Куком, Лаперузом, Бугенвилем, Дюмон-Дервилем, Крузенштерном, Лисянским, Беллинсгаузеном.
На многих когда-то открытых нашей мечтой островах разместились военно-морские и военно-воздушные базы агрессивных блоков. Сотни ракет наведены на наши города. Ты идешь по улице, совершенно не думая о том, что где-то в Тихом или Атлантическом океане высчитан точный квадрат, в который будет запущена ракета с атомной боеголовкой. В этом квадрате даже ты — самый мирный человек земли, мать единственного любимого сына... Ты сейчас улыбнешься и скажешь: «Политически подкован, работаешь над собой...» А как быть с воскресеньем 22 июня 1941 года? Люди спали с открытыми окнами, а на них с ослепительно синего неба вдруг начали падать бомбы!
Мы не должны этого допустить, не должны!
И если без громких фраз, то и наш вклад что-нибудь значит. Кондрашов, например, он ведь тоже совершил, по-своему, подвиг. Совершил воинский подвиг, но бросаясь с автоматом в руках в атаку, не закрывая грудью амбразуру дота. Он тоже отдал жизнь. Флоту. Лодке. Морю. А проще — защите Родины. Потому что десятки мирных лет, в которых живет страна, складывались из календарных, послужных лет таких, как Кондрашов.
Ну вот, кажется, я прочитал тебе целую лекцию. Все агитирую, все уговариваю... А вообще, побегать бы сейчас босиком по траве, попить бы где-нибудь в деревне парного молочка. Да что там, просто бы услышать, как поют на рассвете петухи...
Между прочим, кусочек льда с Северного полюса жив-здоров.
Сейчас будем проходить сложный район. Пора на вахту.
Целую.
Кирилл.

 

• Назад
• Вперед