Обратный адрес - океан - 6

Подводная лодка
11 января


Натуся, здравствуй!
Только что сменился с вахты — и сразу за письмо. А куда посылать? Кто отправит мои письма отсюда, с глубины? Разве попросить какого-нибудь дельфина? Теперь мы и всплывать-то будем в исключительных случаях, и на нашем пути, представь себе, нет почтовых ящиков.
Ну добро, уговор так уговор.
С чего же начнем? Начнем с того, что мы плывем себе сейчас ни шатко ни валко, в отсеках все утряслось, умялось. Полчаса назад командир для пробы сыграл учебную боевую тревогу, чтобы настроить нас на соответствующую волну. И мы нырнули поглубже, дабы, во-первых, подальше спрятаться от всеслышащих ушей гидролокаторов, а во-вторых, нам теперь и шторм нипочем, совершенно не ошущаем качку, хотя наверху баллов восемь,   не меньше.
Вот такие пироги! Не служба, а сплошной плавучий дом отдыха! Я вот пишу тебе и все никак не могу привыкнуть к мысли, что ты не получишь письма. А мне хотелось бы сказать тебе нечто такое... Но... Интересно, что в данную минуту делаешь ты? Двадцать пять часов назад мы были вместе. А потом постучался Капустин. Не правда ли, чудный парень? Зарделся, яко девица. Что это ты ему насчет ног просемафорила? Это же лучший наш акустик, Натуся, баянист номер один и художник.
Да, странно и удивительно: сколько служу, а до сих пор не могу привыкнуть к посыльным, которые всегда появляются почему-то либо ночью, либо под самое утро, когда особенно сладко спится. Впрочем, что «спится»... Я уже и не помню, когда спал спокойно и глубоко, как в детстве. Ведь знаю же, знаю, что тревога учебная, а ноги несут на пирс, как будто началось то, чего каждый день, каждый час — в отличие от штатских — ждут военные. Неужели и тогда, 22 июня, тоже бежали к лодкам и думали, что учебная?
И еще не могу привыкнуть к тому моменту, когда отходим от пирса. Все знакомо, все отработано до автоматизма, а когда раздается команда «По местам стоять, со швартовов сниматься!», каждый раз чувствую себя са-лаженком-курсантом. То есть все время повторяется ощущение самого первого в жизни выхода в море. И не просто выхода, а выхода на военном корабле. Есть большая разница, очень большая. Я тебе, по-моему, уже рассказывал об этом. Мы тогда в Севастополе проходили практику на тральщиках. Больше всего именно это и поразило: будничность, суровость — ни цветов, с какими обычно «провожают пароходы, совсем не так, как поезда», ни оркестра. А главное — никого на берегу, кроме двух-трех офицеров. Мы тогда сидели на своих местах, в стальной коробке, да к тому же в противогазах — объявили учеб-
ную химическую тревогу. Где вы, белоснежные паруса корветов, пальмы невиданных стран и знойные женщины юга, «печальными глазами скользящие по суровым лицам мореходов»? Из какой-то детской книжки запомнились эти «печальные глаза». Вернее, книжки детства.
Если сказать откровенно, не знаю, как у других, а у меня с каждым выходом в море растет чувство какой-то непростительной вины. Как будто я иду на заведомый обман, а ты все принимаешь с открытой душой. Признаться, последние дни я жил в ожидании тревоги. И в общем-то, когда мы расставались, я приблизительно знал о целях похода и сроках, за исключением, как сама понимаешь, всяких допустимых неожиданностей. А ты не знала ничего... В том-то и дело! И вот сейчас я во всех подробностях, так как о плане похода принято информировать непосредственно в море, представляю себе, что и как, и даже примерно могу вычислить сроки нашего возвращения в базу. Но, увы, не ведая всего этого, ты будешь ждать меня завтра, послезавтра и так каждый день, каждый час. Вот это-то и мучает меня и накладывает какую-то непростительную, странную вину.
Прервусь...

Только что в каюту заглянул Пахомов. Замполит в своем амплуа: заметил, что пишу бумагу не служебную, и прокатился что-то насчет мемуаров. Вот, дескать, дослужусь до адмирала, выйду а отставку — тогда и перо в руки. Стратег! Помнишь, как он где-то для нашего военторга трехколесные велосипеды выколотил? А потом на каком-то совещании доказывал, что для повышения боеготовности эти трехколески иной раз важнее ракеты. Чудак, мы его любим. Какой-то он весь штатский, а погоны вроде как для проформы носит. Хотя, бывает, во время запарки и в центральном посту веский свой голос подает. Он-то меня уколол, а сам, между прочим, втихомолку кропает диссертацию «О совместимости в экипаже». Сложная и проблемная это штука в наших условиях. Для этой самой совместимости нужно тщательно подобрать и правильно расставить экипаж по отсекам и боевым постам. Опять же немаловажно, чтобы на тренировках по специальности ставились цели не только учебные. Тренировки должны способствовать повышению уровня взаимопонимания, взаимоконтроля,  взаимопомощи.
В общем, проблема эта только начинает принимать научный вид. И все специфика, специфика, специфика. Час назад подходит ко мне матрос Удальцов — новенький, недавно на лодку пришел. Бледный, лица на нем нет. Я спросил, что с ним. Укачать вроде не должно. Выяснилось: у него мать в больнице, в тяжелом состоянии. В крайне тяжелом. И если случится самое страшное, узнает он об этом только по возвращении. Не найдет его сейчас ни одна телеграмма, и никто не в силах повернуть лодку назад.
Ну, хватит об этом, давай лучше о другом.
Давай о том, как открыл я сейчас чемоданчик, а в нем— пахнет домом, пахнет твоими духами. Как ты ухитряешься в таком маленьком чемоданчике саккумулиро-вать все запахи берега? Но самый неожиданный сюрприз — это, конечно, фотокарточка. Когда это вы с Вовкой успели? В самоволку, стало быть, без меня ходили? Вот вернусь и вас обоих — на гауптвахту.
Ладно-ладно, заменяю двумя сутками домашнего ареста, чтоб ты от меня двое суток ни на шаг, ясно? Благодари смягчающие обстоятельства, собственную изобретательность. Ишь рационализатор! Я бы никогда не додумался вделать фотокарточку в футляр электробритвы рядом с зеркальцем. Глубокий, я бы сказал, тактический смысл! Во-первых, будем видеться каждое утро; во-вторых, хочешь не хочешь, а молодись, неудобно перед вами выглядеть бирюком небритым. А Вовка смотрит букой — надулся как мышь на крупу. Тоже мне, военмор, не соизволит улыбнуться собственному отцу...
Ну скажи, а полотенце-то мне зачем? Носочки-платочки? Сколько раз говорил: мы же на всем казенном — от пуговицы до реактора! Выдумщица ты у меня, ох и выдумщица... И как же позволишь понимать этот галстук, мой любимый, синий, в золотой горошек? Хочешь, чтобы я вспомнил, где и по какому случаю ты мне его подарила? Отвечаю по порядку: в городе Хосте, во время нахождения в очередном отпуске, по случаю Дня Военно-Морского Флота. Ставь «отлично» и объявляй благодарность!
Вообще, привычка дарить что-либо с намеком идет от незапамятных времен, когда у людей не было письменности. Надеюсь, тебе известно из курса истории. Так, символами разговаривали туземные послы. Один вождь другому присылал, скажем, орла с привязанным к его крылу голубиным пером. Сие означало желание породниться путем заключения брака между их детьми. Интересно, как расшифровал бы твой символ командир, если бы я заявился к нему в тужурке при синем, в золотой горошек, галстуке?                                                                  
Натуся, любимая, думаешь, не понял? Но ты же у меня боевая! Не терзайся, не заводись, пора привыкнуть! Ну скажи, какой символ пошлю тебе я? Атомный вес урана?
Сейчас два часа ночи. Вы с Вовкой спите, и пусть вам снятся хорошие сны. Для нас же сутки теперь обозначены замкнутым кругом циферблата, и нам все равно — что день, что ночь. Над нами будут светиться одни и те же плафоны, одни и те же команды будут поднимать нас с коек и ставить на посты. Ни времени, ни пространства. Но в этом, Натуся, что-то есть. Только не надо распускать воображение. А если попробовать все представить, то посмотри вверх, вообрази парящую в десяти сантиметрах от потолка иголку. Потолок — то поверхность моря, иголка под потолком - наша лодка, а глубина — до пола. Вот и вся глубина...
Спокойной ночи, целую тебя крепко-крепко!
Твой Кирилл.
 

• Назад
• Вперед