Бегство из золотой клетки - 20

Препятствия

В Москве на заснеженной станции нас встретил Володя — младший из четырех моих двоюродных братьев, и мы поехали в его малолитражке к ним домой, на улицу Горького. Его жена, которую, кстати, тоже звали Светлана Аллилуева, на следующий же день водила Ольгу по магазинам, протянувшимся по всей улице Горького. Она работала администратором в Доме журналистов, а мой кузен — в журнале «За рулем». Их сын заканчивал Институт международных отношений и очень приятно говорил по-английски; Оле он ужасно понравился. И здесь четырнадцатилетняя американка вызывала огромную симпатию, да еще теперь, когда она довольно сносно объяснялась по-русски. Никто не мог поверить, что всего лишь за год — и в Грузии!—она так хорошо выучила русский язык. Преподаватели языка были необыкновенно сильны, как и сам ускоренный метод. Сейчас Оля чувствовала себя в Москве совсем не такой несчастной, какой она была по приезде. Я только поражалась ее способности к мимикрии: из грузинской девочки, которой она старалась быть в Тбилиси, здесь она превратилась в русскую, причем тоже с легкостью и удовольствием. Может быть, она прирожденная актриса? Ей нравилось входить каждый раз в новую роль.

На улице Горького жил также мой племянник Александр, сын Василия, режиссер театра. Мы ходили к нему в гости, слушали пение его друзей-цыган под гитару, пили водку — а как же без этого! Я сказала ему, что мы намереваемся уехать, и он был опечален и смущен, так как не знал, что лучше. У него были мягкие карие глаза моей мамы (его бабушки) и все те же аллилуевские впечатлительность и нервность. В сорок семь он выглядел необыкновенно молодо, был очень худым и привлекательным. С печалью я сравнивала его со своим сыном, выглядевшим намного старше своих лет и каким-то отяжелевшим. Он уже давно не подавал о себе вестей, а потому мы и не пытались встретиться. Но однажды вдруг к моим хозяевам позвонила его жена, и я увидела, как замолк у телефона мой кузен и как вытянулось его лицо. Потом он положил трубку и, помолчав, заметил: «Да... Что это она? Начала меня обкладывать за то, что вы у нас остановились! Я даже не нашелся, что ей на это сказать».

Вежливый, спокойный Володя был в полной растерянности. Инцидент этот был малоприятным, тем более что Володя и его жена давно знали Люду, а теперь убедились, что у нее нет никаких положительных чувств по отношению ко мне. Я их успокаивала тем, что «мне все равно теперь. Одним врагом больше — не погибать». Но страшно было знать, что сын мой был, по-видимому, целиком и полностью в ее руках.

Пришел Гриша узнать, как наши дела, и я сказала ему, что не получила никакого ответа от Горбачева. Похоже, Гриша теперь был весьма близок к делам «наверху» — куда более, чем я могла предполагать. Он посоветовал мне встретиться с неким очень высоким чином из КГБ и узнать у него, как обстоят мои дела. «Может быть, ты что-либо выяснишь у него»,— сказал Гриша. Я изумилась такому повороту, но пора было мне уже перестать удивляться... У нас было всего несколько дней в Москве, и, поскольку ответа искать больше было негде, я позвонила по предложенному номеру товарищу Н. Он сразу же назначил мне аудиенцию.

Выглядел он как представитель новой породы довольно цивилизованных и образованных чекистов, из тех, что ездят за границу и видели мир. Он бывал в Англии и США и говорил по-английски, но это меня не потрясло. Потрясло меня совсем иное, хотя я и так уже догадывалась о его высокой позиции где-то возле верхов правительства. С приятной улыбкой он сказал: «Между прочим, я был первым, кто предложил разрешить вам вернуться, когда мы узнали о вашем письме в посольство в Лондоне. Мое «да» было решительным и определенным. Раздавались и другие голоса, как вы хорошо можете себе представить». Я не могла спросить его, в каком качестве он мог оказаться столь близко к делам посольства, да и какая мне разница! КГБ повсюду лезет делать политику, как внешнюю, так и внутреннюю. Так что же — сказать ему «спасибо»? Я молчала.

Мне было не по себе с ним, так как он приглашал меня к разговору «по душам», шутил, рассказывал о своих поездках за границу — мол, и мы там бывали, все знаем... Я же хотела лишь знать, получил ли Горбачев мое письмо.

«Он знаком с его содержанием, — загадочно произнес Н. Ваша дочь может возвратиться в свою школу в Англии, это не проблема. Конечно, теперь она поедет туда как советская гражданка и будет приезжать к вам сюда на каникулы. Это все очень просто устроить».

Я смотрела на него в молчании. Так, значит, это он передает мне мнение Горбачева? Или кого-то иного? Горбачева «ознакомили» с моим письмом? А этот Н., видимо, по-прежнему решает мою судьбу, —как он только что признался в этом сам.

«Вам следует переехать жить в Москву, продолжал он уже серьезнее.—Ведь вы москвичка! Грузия —не подходящее место для вас. Ведь вы там никогда раньше не жили. Все ваши старые друзья здесь».

Я слушала и понимала, что вот мне и передали официальный ответ... Я молчала. Но внутри меня все кипело - я отвыкла от этого советского метода решать судьбы людей.

Наконец я сказала ему, что буду все же продолжать настаивать на том, о чем писала Генеральному секретарю. На это он отозвался дружески: «Мне бы очень хотелось познакомиться с вашей дочерью. Она уже может говорить по-русски?» Я заверила его, что она вполне может объясняться, дала наш адрес и телефон и распрощалась с ним. Он отвез меня на улицу Горького. Шофер его машины сидел с каменным лицом, не говоря ни слова.

Григорий Морозов...

После Великой Отечественной войны Григорий поступил в МГИМО, окончил его, затем работал в Министерстве иностранных дел. В последние годы Григорий преподавал международное право в институте МГИМО. Его не стало в декабре 2001 года в возрасте 80 лет.

Дома я схватилась за валидол, оставленный Гришей. Значит, и дорогого Гришу тоже прибрали к рукам и используют как «мост» ко мне. Господи, Господи, отвыкла я от этих методов. Некуда деваться. Мы даже не говорили с Гришей о нашем сыне и о нашем внуке; он просто зашел, чтобы передать мне насчет свидания с этим «важным лицом»... Казалось также, что Гриша был недоволен и сыном и внуком, которых он видел весьма редко. Что за странная жизнь, подумала я. Ведь они-то все живут в одном городе. «Ах, эта проклятая полька, его мамаша!»—заметил он. «Не огорчайся, береги сердце!»—это был теперь его постоянный припев. Невозможно было разобраться во всех этих семейных тонкостях, но что-то здесь было неладно.

Отец Катерины, Юрий Андреевич Жданов, прислал мне хорошее письмо о ней из Ростова, где он по-прежнему преподавал в университете.

Юрий Жданов и дочь Сталина Светлана Аллилуева поженились в 1949 году. Год спустя у них родилась дочь Катя. А в 1952 году супруги разошлись.

Юрий Андреевич Жданов (20 августа 1919, Тверь — 19 декабря 2006, Ростов-на-Дону) — советский и российский учёный, ректор Ростовского государственного университета в 1957—1988 годах.

Прислал ее фотографии — и я наконец-то увидела мою Катю: взрослую, тридцатилетнюю, с маленькой дочкой, но все такую же, какой я ее знала. На одной из фотографий она сидела на местной низенькой лошади — они там либо на лошадях, либо на вертолетах, — бездорожье. На другой она пела с гитарой в руках. Оля тоже ездит верхом и училась игре на гитаре. Они даже похожи, две черноглазки...

Дети Юрия Жданова... Андрей и Екатерина...

Юра писал мне: «Будь терпелива с ней. Она ужасно самостоятельная. Ничьих советов не слушает. Но хорошо работает, будет серьезным ученым». В последнем у меня не было никаких сомнений. Сомневалась я лишь, что увижу ее вообще когда-либо.

Здесь, в Москве, мы встречались с родственниками и со старыми моими друзьями. Видеть сына у меня не было намерения. Раз он знает, что я здесь, и даже—где я, то может позвонить. Но звонков не последовало. Я думала, что Ольга была права, когда однажды заметила мне довольно едко: «У тебя была я. Разве этого мало? Нет, ты захотела их всех. Видишь, что ты получила! Нам надо было жить в Англии, как мы жили. Ты сама напросилась на эти неприятности!»

В самом деле, она была права. Когда я попросила сына переслать мне в Грузию мои старые книги, он сказал, что «лучше сожжет все», чем отдаст это мне. Я перестала понимать его.

Улегшись спать в кабинете моего кузена на диване, я ворочалась всю ночь. Сердце стучало, я чувствовала себя нехорошо, не могла дышать. На следующий день было морозно и стекла были покрыты инеем. Я так любила всегда зимнюю, солнечную, сверкающую инеем Москву, но сейчас было как-то не до того. После вчерашнего разговора с важным лицом из КГБ я обдумывала одну новую идею.

• Назад
• Вперед