Море на вкус солёное... - 12

«Дом царя Ирода» находился недалеко от порта, под Строгановским мостом. Это было старое огромное здание в греческом стиле. Оно имело несколько дворов, выходивших воротами на разные улицы. Внутри дворы, как и многие одесские дома, обнесены были деревянными галереями, увитыми диким виноградом. В штормовую погоду галереи скрипели, и дом походил на уставший корабль. Самой интересной примечательностью «Дома царя Ирода» было то, что, войдя в любой из его дворов и попав в темные, запутанные коридоры, спотыкаясь на обшарпанных лестницах, можно было совершенно неожиданно выйти на Строгановский мост лицом к лицу с ослепительным блеском моря! Может, из-за этих коридоров, скрывающих мрачные контрабандистские тайны, а может, потому, что в тяжелые для города времена в подворотнях дома, расположенного рядом с портом, всегда толпились перекупщики и воры, дом и получил название «Дом царя Ирода».
Не успел я подойти к первой подворотне,   как меня окликнули:
—  Эй, парень! Что продаешь?
Две женщины, в платочках до бровей и в кирзовых солдатских сапогах, насмешливо смотрели на меня, Я зашел в подворотню и показал отрез.
—  Сколько? Я сказал. Женщины фыркнули.
—  Иди в город, может там дураков найдешь.
Не успел я выйти из подворотни, как меня позвали снова. Я оглянулся. Солидный мужчина в клетчатом пиджаке, запыхавшись, взял меня под руку.
—  Я за вами от самого порта бегу. С кем вы связываетесь? Разве вы не знаете, кто стоит в этих подворотнях? Что у вас, отрез? Я специально пришел к порту, поискать что-нибудь на костюм сыну. Парень за девочками уже ухаживает, а носить нечего. — Он деликатно взял из моих рук отрез и пощупал его. — Не связывайтесь никогда с барыгами. Разве они цену дадут? Держите карман шире.   А с такого, как я, они на толчке три шкуры Сдерут. Так сколько вы хотите?

Услыхав названную мной сумму, он поморщился.
—Многовато.
Он снова ощупал отрез, смял, разгладил и даже понюхал.
— Шерсть. Настоящий габардин. И цвет отличный. Морская волна. Вкус у вас хороший. В Англии брали, а?
Я даже покраснел от удовольствия. Во мне признали моряка!
—  Все понимаю, — любовно  поглаживая отрез, продолжал мужчина. — Вы пришли с рейса,   и вам нужны деньги. Ох, эти деньги..» Многовато вы просите. Но так и быть. Для родного сына...
Решительно сунув отрез под мышку, он вынул из бокового кармана пачку денег.
—  Считайте. Здесь, как вы выразились,   ровно «два куска». Считайте, считайте. Деньги счет любят.
Я пересчитал сторублевки. Их было ровно девятнадцать.
—  Одной нет, — возвращая ему деньги, сказал я,
—  Не может быть!
Он быстро пересчитал деньги.
—  Вы правы. Извините.
Вынув из другого кармана сторублевку, он обернул ею всю пачку и дал мне.
—  Теперь в порядке.
Пересчитывать деньги не имело смысла.
Пожелав мне счастливого плавания, покупатель моментально исчез.
Отдел кадров пароходства был в двух шагах от «Дома царя Ирода». Нужно было только подняться по узкой, выложенной синими плитами лавы, старой одесской лестнице. «Зайду все же к Мамедову», — подумал я.
Дверь старшего инспектора осаждала толпа. Я сразу узнал кучу новостей. Миша оформляет экипажи на приемку судов! Третьи сутки он не спит, и третьи сутки уборщица носит ему «Беломор» и заваривает в кабинете чай.
Эти новости выложил мне старый знакомый, Костыль. Он стоял в группе моряков, ожидая вызова к Мамедову. В руке Костыль осторожно держал еще влажную фотографию, на мореходную книжку.
—  Так ты слыхал? — толкнул его в грудь низенький кочегар, щурясь от дыма зажатой в зубах папиросы. — Слыхал, куда Миша нас определил?    Тебя на «Генерал Черняховский», а меня на «Вторую пятилетку». С Дальнего Востока приходит,    Плавала там всю войну между Владиком и Штатами.
—  «Генерал Черняховский»? — удивился  Костыль.— Он мне за «Михаила Фрунзе» говорил.
—  На «Фрунзе» он Ваню-Граммофона послал. А «Черняховский» с Балтики гонят. Чи с Англии. Шесть трюмов!    Четыре котла в два фронта стоят.    Водотрубные. «Бабкок Вилькокс».    Такие, как на американских «либертосах».
—  Брось травить, — перебил низенького кочегара подошедший к нему    седой моряк. — На  «Черняховском» обыкновенные огнетрубные котлы. Я в механико-судовой службе узнавал.
—  Огнетрубные, скажете!   Может, он и не с Англии идет?
—  С Англии, — подтвердил моряк. — Англичане в свои порты почти весь германский флот увели.    Думали, им останется. Наши прямо там и принимают. В Ливерпуле, в Кардиффе, в Лондоне.
Внезапно в коридоре стало тихо. Дверь кабинета старшего инспектора открылась. Скрипя протезом, к морякам вышел Мамедов. Я ожидал увидеть его уставшим, злым, но Мамедов был весел. Он даже засмеялся, поглядев на притихших моряков: «Вот, если бы вы всегда были такими!»
Вдруг он заметил меня. Я вспомнил,    что Мамедов приказал не появляться больше у его дверей, и втянул голову в плечи. Но он поманил меня пальцем.
—  Иди, иди. Ты мне как раз нужен.
Сердце у меня дрогнуло. Недаром так тянуло меня сегодня в кадры! Куда же он меня пошлет? А вдруг на «Россию». Одесса — Нью-Йорк!
Когда я вошел за Мамедовым в кабинет, на столе зазвонил телефон. Старший инспектор поспешил к столу и взял трубку. И пока он разговаривал, я уже мысленно представил себя в огромной рубке пассажирского лайнера. Я — за штурвалом. Рядом капитан. Он в белой парадной форме. В руках у капитана бинокль. Через стекла рубки он разглядывает небоскребы Америки...
Мамедов положил трубку.
—  Я как раз думал, с кем бы передать твоему боцману повестку. Беги на буксир и скажи, чтобы немедленно шел сюда. Бегом марш!
Так вот кто пойдет на «Россию»... Что ж, Иван Максимович заслужил...
Возле гостиницы «Лондонская» я увидел лоток с пирожками. Толстая продавщица, раскрасневшаяся от морского ветра, кричала на весь бульвар:
—  Горяченькие с повидлом! С повидлом горяченькие! Посмотрев на пирожки, я проглотил слюну.    Ведь с утра я ничего не ел. Колька ничего не скажет, если я куплю пирожок. Он же обещал «не обидеть».
Я вынул из кармана деньги и снял сторублевую бумажку. В глазах у меня потемнело, в сторублевую бумажку были завернуты одни рубли...
Придя в себя, я увидел, что сижу на скамейке. Рядом хлопотала взволнованная продавщица. Она терла мне мокрой тряпкой виски и приговаривала: «Не волнуйся. Это бывает. Ты, наверно, давно не ел. Ох, и я при оккупантах наголодалась. На, возьми пирожок. Возьми».
Я поблагодарил женщину и, еле сдерживая слезы, побрел на завод,
—  Ты   про Шаю Кропотницкого   слыхал? — спросил Колька, когда, опустив голову, я рассказал ему все, как было,
Я молчал. Про Кропотницкого я, конечно, слышал. Это был известный до революции судовладелец, над которым смеялась вся Одесса. У него было три или четыре замызганных парохода, на которых плавали отпетые бродяги. Рассказывали, когда Кропотницкий шел по бульвару, босяки, игравшие в орла-решку, вроде не замечая его, вскакивали и, показывая на рейд, где стоял на якорях какой-нибудь красавец Русского общества пароходства и торговли, РОПИТа, затевали спор: «Это «Мария» или «Святой Петр» Шаин стоит?» Кропотницкий дергал босяков за рваные штаны и говорил: «Ладно, ладно, босота. Нате гривенник на водку».
—  Так я тебе    не Шая, — сказал Колька. — Деньги сто раз пересчитывать надо! То же — барыга с Привоза. А я, дурак, понадеялся... Твое счастье, что кореш в рейс ушел. Пока вернется, насобираешь.
—  Как? — испуганно спросил я.
—  А очень просто. — Колька что-то прикинул в уме и скосил на меня    свои   пронзительные глаза. — Пайку хлеба продавать будешь. Ежедневно. Или мне отдавать. Сам продам. Понял?
Я посмотрел на Кольку и снова опустил голову. Приговор был вынесен. Я обречен был жить без хлеба...
Повестку боцман прочитал и сунул в карман. Я думал, он обрадуется, поспешит в кубрик и начнет собирать вещи, но он только спросил:
—  Зуб подлечил?
Вспомнив про свой обман, я покраснел и взялся за щеку,
—  Подлечил...
—  А как ты в кадры попал?
—  Шел мимо. Встречаю Костыля. Суда, говорит, из Германии и с Дальнего Востока приходят. Ну и...  зашел.

—  Вот видишь, я ж говорил! И Гончаруку дело найдется. Буду у Миши, обязательно насчет Петра поговорю. А сейчас я вот что надумал. Не имеем мы права сидеть сложа руки. Котел почистить можем, раз. Рулевой
привод...
—  Иван   Максимович! — не   выдержал   я. — Вас   же Миша ждет. На  «Россию» пойдете, Нью-Йорк увидите!
—  Какой там Нью-Йорк! Мне «Аджигол» на ноги поставить надо.    Вот придет Груня,   соберемся и обсудим
наши возможности.
В это время заскрипела сходня. По ней тяжело поднималась Груня. Лицо ее было опухшим от слез. Подойдя к боцману, она уткнулась в его плечо и разрыдалась,
—  Что случилось?
—  Помер, помер Федор Пантелеевич!    Тильки учора спросив, чи не прийслали до нас рабочих, а утром прихожу — нема. Пустая койка стоит,
И Груня снова содрогнулась от рыданий. Боцман растерянно оглянулся,    стянул с головы фуражку и странно изменившимся голосом позвал:
—  Колька, майнай флаг!                   

• Назад
• Вперед