Море на вкус солёное... - 6

Спустившись по Потемкинской лестнице, я увидел в проломах портового забора «Клинтс». Его длинная труба выбрасывала в небо черные клубы дыма. На корме алел новенький красный флаг.    Подняв над головой сжатый кулак, я поприветствовал героический пароход.
«Аджигол» оказался маленьким буксиром с помятыми бортами. Якорная цепь, сбегавшая из клюза в темную воду, была ржавой. Стекла рубки выбиты. На грязной палубе стояла деревянная бочка. От нее резко пахло кислой капустой. Я оглянулся, буксир казался безлюдным, словно его недавно подняли с морского дна.
Поднявшись по узенькому трапу на шаткий капитанский мостик, я заглянул в рубку. Посреди рубки возвышался  обитый  медью  штурвал.    Рядом   со   штурвалом стоял компас. Впереди на дощатой переборке поблескивал кренометр. Из рубки в машинное отделение вела переговорная труба. Она была заткнута поржавевшим свистком. Я вошел в рубку и взялся за рукоятки штурвала. И сразу почувствовал себя настоящим матросом, которому доверили в штормовом море вести судно. Я даже хотел сам дать себе команду: «Право руля!», но в это время в проеме двери увидел женщину в белой поварской куртке. В руке у женщины дымилась махорочная самокрутка.
—  Ты шо тут робышь? — спросила она. Смутившись, я отошел от штурвала, торопливо полез
и карман и протяпул женщине путевку. Не посмотрев на путевку, женщина улыбнулась:
—   А тебя до нас за шо? На «Аджигол» тильки дурных присылають. Мы у ремонт стаем.
—   В ремонт? — разочарованно    спросил   я. — А   надолго?
—  Хто знае. Бачишь, на шо наш пароход похож? Четыре года воював. Як пищлы з Одессы в сорок первом, так тильки недавно повернулыся. И Севастополь, и Новороссийск, и Феодосия... везде булы.    Ты не дывысь, шо вин малый. И десанты высаджувалы, и раненых из Севастополя возылы.    И корабли з пробоинами из самого пекла вытягивалы. У нас грамота вид самого Михаила Ивановича Калинина е. Идем, покажу.
Повариха привела меня в маленькую уютную кают-компанию. Здесь был всего один привинченный к палубе столик и несколько, тоже привинченных к палубе, стульев. Над столиком, в позолоченной раме, висела грамота. Подойдя поближе, я прочитал:
«За успешное выполнение боевых заданий, за доблесть и мужество, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, экипаж буксирного парохода «Аджигол» награждается Почетной Грамотой Президиума Верховного Совета СССР».

Под грамотой стояла подпись всесоюзного старосты. Председателя Президиума Верховного Совета СССР Ми хаила Ивановича Калинина.
Я с уважением посмотрел на повариху. Она покраснела и отвела глаза.
—  Как вас зовут?
—  Груня.
—  А по отчеству?
—  Та яке там отчество. Хиба я стара?
Я заметил у нее на пальце обручальное кольцо,
—  А муж с вами плавает? Она покачала головой.
—  Нема в мэнэ мужа. Погиб на «Армении». Боцманом був. Та шо мы балакаем, иди в кубрик, начальство тама. А я вам скоро на стол соберу.
Кубрик был на корме. Крутой трап вел вниз. Из кубрика доносились громкие голоса. Оправив залатанную Екатериной Ивановной куртку, которая заменяла мне и рубашку и пиджак, я стал осторожно спускаться по трапу. Как меня встретит капитан?..
В кубрике с маленькими иллюминаторами, находившимися почти вровень с водой, я увидел двух моряков. Они пристально смотрели друг другу в глаза. Один — коренастый, с крупными чертами лица и седым ежиком; волос, был одет в измазанную краской полотняную матроску. Другой — высокий, молодой парень, был в синем офицерском кителе с ярко начищенными пуговицами. На плечах не хватало только погон. Тот, что был в кителе, вытащил из нагрудного кармана папиросу, размял в пальцах и грубо сказал:
—  Перекрой пар на гудок, Дракон. Надоело.
- Надоело? — вспылил коренастый. — Тебя на пароход никто не звал! А пришел, работай!
—  Я развалку в порту расчищал.
- Врешь! Я проверял. Не было там тебя. Одни женщины там работали.    Видели, говорят, вашего Жениха
Покрутился и пошел пиво пить, А обедать, так на пароход пришел!
—  Пароход! Закрой трубу пойдет дождь, утонем.
Загремела табуретка. Я выскочил на палубу. В открытой камбузной двери увидел повариху. Она снимала с плиты кастрюлю с борщом.
—  С кем там капитан ругается? — испуганно   спросил я.
Повариха поставила кастрюлю на низенькую скамеечку и рассмеялась:
—  Хиба то капитан? То Колька — Жених.    Его уся Пересыпь знае. Баламут. Тольки и делов у него, пугвицы на свому кителе драить. Та за девками гонять. А боцман ему дыху не даеть. Иван Максимович усю вийну на «Аджиголе» пройшов. Вин на таких, як Колька, дывыться не може!
—  А чего этот Жених боцмана Драконом обзывает?
—  Так то усих боцманов так звуть.    Ще с царского флота. А капитана в нас нема... Як пришли до Одессы, тильки и сказав:  «От она, Груня, наша красуня». А на другой день в больницу забралы. Пораненый увесь. Четыре года на мостике!
Расчувствовавшись, повариха вытерла концом фартука глаза и принялась сворачивать самокрутку.
Я принялся накрывать на стол. Занес в кают-компанию кастрюлю с борщом, расставил тарелки, положил ложки.
—  Карточки хлебной в тэбэ ше нема, — сказала повариха. — Я тоби вид своей пайки видрижу.
Пока она ходила за хлебом, я еще раз оглядел кают-компанию. Все здесь дышало особым, морским уютом. Уютно тикали на переборке окованные медью часы, уютно смотрелись в небольшом книжном шкафу морские лоции, уютно шевелились на иллюминаторах старенькие занавески. Ведь именно об этом, о жизни на морском судне, я так долго и страстно мечтал! И ничего, что мой первый пароход мал. Ведь не у каждого большого парохода висит в кают-компании грамота Верховного Совета СССР!
«За доблесть и мужество...»
«Так и люди, — подумал я. — Внешность   еще   ни  о чем не говорит».
Груня принесла кусочек черного хлеба   и   положила возле моей тарелки.
В кают-компанию заглянул боцман.
—  Максимыч, — улыбнулась Груня, — а до  нас  новенький!
Боцман хмуро посмотрел на меня:
—  Сколько тебе лет?
—   Шестнадцать.
—   Учеником? Я кивнул.
—  Давай направление.
Он взял путевку, прочитал и сунул в карман,
—  Пообедаем, потом поговорим.
—  Максимыч!  Ой,  Максимыч!—крикнула с палубы Груня.
—  Что  случилось? — обеспокоенно  опросил  боцман, выходя из кают-компании. Я вышел за ним.
—  Да ничого не случилось, — сказала Груня. — Танцюють. Вон, на Потемкинской!
Мы  посмотрели  в сторону   Потемкинской лестницы;
Там  под духовой  оркестр  танцевало   множество людей.
Одесса отмечала свой первый послевоенный субботник.

• Назад
• Вперед