A+ R A-

Полынь-трава горькая... - 24

Содержание материала

 

 

 

В медсанчасти города Припяти

Первая группа пострадавших, как мы уже знаем, была доставле­на в медсанчасть через тридцать—сорок минут после взрыва. Особая тяжесть ядерной катастрофы в Чернобыле была в том, что воздейст­вие излучений на организм людей оказалось комплексным: мощное внешнее и внутреннее облучение, осложненное термическими ожога­ми и увлажнением кожных покровов. Картина реальных поражений и доз не могла быть оперативно установлена из-за отсутствия у вра­чей данных об истинных радиационных полях. И только первичные реакции облученных: мощная эритема (ядерный загар), отеки, ожоги, тошнота, рвота, слабость, у некоторых шоковые состояния,— говорили о тяжести поражений. Кроме того, медсанчасть, обслуживавшая Чер­нобыльскую АЭС, не была оснащена необходимой радиометрической аппаратурой, врачи не были подготовлены организационно к приему подобных больных. Не была проведена необходимая срочная класси­фикация пострадавших по типу течения болезни. В качестве основ­ного критерия в таких случаях выбирается вероятный исход:

              -        выздоровление невозможно или маловероятно,

-        выздоровление возможно при использовании современных те­рапевтических средств и методов,

-        выздоровление вероятно,

-        выздоровление гарантировано.

Такая классификация особенно важна, когда облучено большое количество людей и возникает необходимость скорее определить тех, кому своевременно оказанная помощь может спасти жизнь. Здесь особенно важно знать, когда началось облучение, сколько оно дли­лось, сухая или мокрая была кожа (через влажную кожу интенсивнее диффундируют внутрь радионуклиды, особенно через кожу, пора­женную ожогами и ранениями).

Пострадавшие не были классифицированы по типу течения ост­рой лучевой болезни, свободно общались друг с другом. Не была обе­спечена достаточная дезактивация кожных покровов (только обмыв под душем, который был неэффективен или малоэффективен из-за диффузии радионуклидов с накоплением в зернистом слое под эпи­дермисом). Основное внимание было обращено на терапию больных первой группы с тяжелыми первичными реакциями, которых сразу положили под капельницу, и больных с тяжелыми термическими ожогами (пожарники(ные), Шашенок, Кургуз).

Только через четырнадцать часов после аварии из Москвы само­летом прибыла специализированная бригада в составе физиков, терапевтов-радиологов, врачей-гематологов. Были проведены одно-трех- кратные анализы крови, заполнены амбулаторные карты-выписки с указанием клинических проявлений после аварии, жалоб пострадав­ших, числа лейкоцитов и лейкоцитарной формулы...

 

 

Свидетельствует В. Г.Смагин (принимал смену у Акимова):

«Нас, человек пять, посадили в «скорую» и отвезли в медсанчасть Припяти. РУПом (прибор для замера активности) замерили актив­ность каждого. Помылись еще раз. Все равно радиоактивные. Было в ординаторской несколько терапевтов, меня сразу взяла к себе Люд­мила Ивановна Прилепская, у нее муж тоже начальник смены блока, и мы дружили семьями. Но тут у меня и других ребят началась рво­та. Мы увидели ведро, или урну, схватили его и втроем начали рвать в это ведро.

Прилепская выясняла, где я был на блоке и какие там радиацион­ные поля. Никак не могла взять в толк, что там везде поля, везде грязь. Вся атомная станция — сплошное радиационное поле. В промежутках между рвотой рассказывал как мог. Сказал, что поля из нас никто точно не знает. Зашкал на тысяче микрорентген в секунду — и все.

Поставили капельницу в вену. Часа через два в теле стала ощу­щаться бодрость. Когда кончилась капельница, я встал и начал искать курево. В палате были еще двое. На одной койке прапорщик из охра­ны. Все говорил: «Сбегу домой. Жена, дети волнуются. Не знают, где я. И я не знаю, что с ними». «Лежи,— сказал ему.— Хватанул бэры, теперь лечись...»

На другой койке лежал молодой наладчик из чернобыльского пус­коналадочного предприятия. Когда он узнал, что Володя Шашенок умер утром, кажется, в шесть утра, то начал кричать, почему скрыли, что он умер, почему ему не сказали. Это была истерика. И, похоже, он перепугался. Раз умер Шашенок, значит, и он может умереть. Он здорово кричал: «Все скрывают, скрывают!.. Почему мне не сказа­ли?!» Потом он успокоился, но у него началась изнурительная икота.

В медсанчасти было грязно. Прибор показывал радиоактивность. Мобилизовали женщин из Южатомэнергомонтажа. Они все время мыли полы в коридоре и в палатах. Ходил дозиметрист и все измерял. Бормотал при этом: «Моют, моют, а все грязно...»

В открытое окно услышал, что меня зовут. Выглянул, а внизу Се­режа Камышный из моей смены. Спрашивает: «Ну как дела?» А я емув ответ: «Закурить есть?» Спустили шпагат и на шпагате подняли си­гареты. Я ему сказал: «А ты, Серега, что бродишь? Ты тоже нахватал­ся. Иди к нам». «Да я нормально себя чувствую. Вот дезактивировал­ся.— Он достал из кармана бутылку водки.— Тебе не надо?» «Не-ет! Мне уже влили...»

Заглянул в палату к Лене Топтунову. Он лежал. Весь буро-коричневый. У него был сильно отекший рот, губы. Распух язык. Ему было трудно говорить. Всех мучило одно: почему взрыв? Я спросил его о за­пасе реактивности. Он с трудом сказал, что «Скала» показывала во­семнадцать стержней. Но, может, врала. Машина иногда врет...

Володя Шашенок умер от ожогов и радиации в шесть утра. Его, кажется, уже похоронили на деревенском кладбище. А заместитель начальника электроцеха Александр Лелеченко после капельницы по­чувствовал себя настолько хорошо, что сбежал из медсанчасти и сно­ва пошел на блок. Второй раз его уже повезли в Киев в очень тяже­лом состоянии. Там он и скончался в страшных муках. Общая доза, им полученная, составила 2,5 тысячи рентген. Не помогли ни интен­сивная терапия, ни пересадка костного мозга...

 

Александр Григорьевич Лелеченко. Обычный парень с Полтавщины, он не мечтал о подвигах, не искал героической профессии, так распорядилась судьба, что именно благодаря его профессионализму и самопожертвованию удалось предотвратить огромную беду.

"Лично обеспечивал электроснабжение оборудования систем безопасности и пожаротушения. В условиях высокого уровня радиации организовал срочные работы по предупреждению взрыва турбогенератора второй очереди. Лично осуществил необходимые переключения на электролизной установке, предотвращив тем самым подачу водорода, который в любой момент мог взорваться, в машинный зал станции, на крыше которого уже пылало пламя. Не позволяя подчиненному персоналу находиться на опасных участках, ценой собственного здоровья и жизни он выполнял работы по ликвидации последствий аварии в зоне сильного радиационного влияния"

 

После капельницы многим стало лучше. Я встретил в коридоре Проскурякова и Кудрявцева. Они оба держали руки прижатыми к груди. Как закрывались ими от излучения реактора в центральном зале, так и остались руки в согнутом положении, не могли разогнуть, страшная боль.

Валера Перевозченко после капельницы не встал. Лежал молча, отвернувшись к стене. Толя Кургуз был весь в ожоговых пузырях. В иных местах кожа лопнула и висела лохмотьями. Лицо и руки силь­но отекли и покрылись корками. При каждом мимическом движении корки лопались. И изнурительная боль. Он жаловался, что все тело превратилось в сплошную боль. В таком же состоянии был Петя Паламарчук, вынесший Володю Шашенка из атомного ада.

Врачи, конечно, и сами облучились. Атмосфера, воздух в медсан­части были радиоактивные. Сильно излучали и тяжелые больные, они ведь вобрали радионуклиды внутрь и впитали в кожу.

Нигде в мире подобного не было. Мы были первыми после Хиро­симы и Нагасаки. Но гордиться здесь нечем...

Все, кому полегчало, собрались в курилке. Думали только об од­ном: почему взрыв? Был тут и Саша Акимов,  печальный и страшно загорелый. Вошел Анатолий Степанович Дятлов. Курит, думает. Привычное его состояние. Кто-то спросил: «Сколько хватанул, Степаныч?» «Д-да, думаю, р-рентген сорок... Жить будем...»

Он ошибся ровно в десять раз. В 6-й клинике Москвы у него опре­делили 400 рентген. Третья степень острой лучевой болезни. И ноги он себе подпалил здорово, когда ходил по топливу и графиту вокруг блока.

 

(К слову, не все ликвидаторы ЧАЭС проходили лечение в знаменитой Московской клинике №6. На самом деле туда доставили только 13 человек. Все остальные проходили лечение в Киевском Институте радиологии и онкологии у доктора Леонида Киндзельского. Ему удалось спасти всех 11 человек, которых успели прооперировать до 16 мая.

Из 13-ти, прооперированных в Москве американским доктором Робертом Гейлом, выжили только двое. Всего в Киеве на лечении от острой лучевой болезни находилось 115 пациентов. Из них не выжил только один человек — Александр Григорьевич Лелеченко. К сожалению, одномоментное облучение в 2500 рентген не оставляет шансов на жизнь.)

 

У многих в голове торчало слово «диверсия». Потому что когда не можешь объяснить, то на самого черта подумаешь. Акимов на мой вопрос ответил одно: «Мы все делали правильно... Не понимаю, поче­му так произошло...» Дятлов тоже был уверен в правильности своих действий.

К вечеру прибыла команда врачей из 6-й клиники Москвы. Ходи­ли по палатам. Осматривали нас. Бородатый доктор, Георгий Дмитри­евич Селидовкин, отобрал первую партию — двадцать восемь чело­век — для срочной отправки в Москву. Отбор делал по ядерному зага­ру. Было не до анализов. Почти все двадцать восемь умрут...

Из окна хорошо был виден аварийный блок. К ночи загорелся графит. Гигантское пламя вилось вокруг венттрубы. Страшно было смотреть. Двадцать шесть человек посадили в красный «икарус». Кур­гуза и Паламарчука повезли в «скорой». Улетели из Борисполя часав три ночи. Остальных, которым было полегче, в том числе и меня, от­правили в 6-ю клинику Москвы 27 апреля. Выехали тремя «икарусами». Крики и слезы провожающих. Ехали все не переодеваясь, в по­лосатых больничных одеждах.

В 6-й клинике определили, что я схватил 280 рад...»

Около девяти вечера 26 апреля 1986 года прибыл в Припять заме­ститель Председателя Совета Министров СССР Борис Евдокимович Щербина. Он стал первым председателем правительственной комис­сии по ликвидации последствий ядерной катастрофы в Чернобыле. Больше обычного бледный, с плотно сжатым ртом и властными тяжелыми складками худых щек, он был спокоен, собран и сосредоточен.

 

Щербина Борис Евдокимович (1919-1990). Видный государственный деятель, оказавший определяющее воздействие на развитие топливно-энергетического комплекса России. Первый секретарь Тюменского обкома КПСС (1961-1973), министр строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности СССР (1973-1984), заместитель Председателя Совета Министров СССР по топливно-энергетическому комплексу (1984-1989).

Руководитель правительственной комиссии по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС (1986)

 

Не понимал он пока еще, что кругом, и на улице и в помещении, воздух насыщен радиоактивностью, излучает гамма- и бета-лучи, ко­торым абсолютно все равно, кого облучать — черта-дьявола, министров или простых смертных.

Колоссальная власть доверена ему, но он человек, и все у него произойдет как у человека: вначале подспудно на фоне внешнего спокойствия будет зреть буря, потом, когда он кое-что поймет и на­метит пути, разразится буря реальная, злая буря торопливости и не­терпения: скорей, скорей! давай, давай!

Но в Чернобыле разыгралась космическая трагедия. А космос надо давить не только космической силой, но и глубиной разума, ко­торый тоже космос, но только живой и, стало быть, более могущественный.

Майорец вынужден был признать, что четвертый блок разрушен, разрушен и реактор. Блок надо укрывать (захоранивать). Надо уло­жить в разрушенное взрывом тело блока более 200 тысяч кубометров бетона. Видимо, надо делать металлические короба, обкладывать ими блок и уж их бетонировать. Непонятно, что делать с реактором. Он раскален. Надо думать об эвакуации.

«Не торопитесь с эвакуацией»,— спокойно, но было видно, это деланное спокойствие, сказал Щербина. Ах, как хотелось всем, чтобы не было эвакуации! Ведь так все хорошо началось в новом министер­стве. И коэффициент установленной мощности повысили, и частота в энергосистемах стабилизировалась... И вот тебе на...

Выслушав всех, Щербина пригласил присутствующих к коллек­тивному размышлению: «Думайте, товарищи, предлагайте. Сейчас ну­жен мозговой штурм. Не поверю, чтобы нельзя было погасить реактор. Газовые скважины гасили, не такой огонь был — огненная буря. Но гасили же!»

И началось. Каждый нес что в голову взбредет. В этом и заклю­чается способ мозгового штурма: даже какая-нибудь ерунда, околеси­ца, ересь может неожиданно натолкнуть на дельную мысль. Чего только не предлагалось: и поднять на вертолете огромный бак с во­дой и плюхнуть этот бак на реактор, и сделать своего рода атомного троянского коня в виде огромного полого бетонного куба. Натолкать туда людей и двинуть этот куб на реактор, а уж подобравшись близ­ко, забросать этот самый реактор чем-нибудь... Кто-то дельно спро­сил: «А как же эту махину, то бишь троянского коня, двигать? Колеса нужны и мотор...» Идея сразу отпала.

Высказал мысль и сам Щербина. Он предложил нагнать в подво­дящий канал, что рядом с блоком, водометные пожарные катера и от­туда залить водой горящий реактор. Кто-то из физиков объяснил, что ядерный огонь водой не загасишь, активность еще больше попрет. Вода будет испаряться, и пар с топливом накроет все кругом. Идея ка­теров тоже отпала.

Наконец кто-то вспомнил, что огонь, в том числе ядерный, безвредно гасить песком. Запечатать наглухо. Сверху. Ниоткуда больше к реактору не подступиться.

И тут стало ясно, что без авиации не обойтись. Срочно запросили из Киева вертолетчиков.

Заместитель командующего ВВС Киевского военного округа гене­рал-майор Н. Т. Антошкин был уже на пути к Чернобылю. А пока правительственная комиссия решала вопрос об эвакуации. Особенно настаивали на ней гражданская оборона и медики из Минздрава СССР.

«Эвакуация необходима немедленно!—горячо доказывал заме­ститель министра здравоохранения Воробьев. — В воздухе плутоний, цезий, стронций... Состояние пострадавших в медсанчасти говорит об очень высоких радиационных полях. Щитовидки людей, детей в том числе, нашпигованы радиоактивным йодом. Профилактику йодистым калием никто не делает... Поразительно!..»

Щербина подвел итог: «Эвакуируем город утром 27 апреля. Всю тысячу сто автобусов подтянуть ночью на шоссе между Чернобылем, и Припятью. Вас, генерал Бердов, прошу выставить посты к каждому дому. Никого не выпускать на улицу. Гражданской обороне утром объявить по радио необходимые сведения населению. А также уточ­ненное время эвакуации. Разнести по квартирам таблетки йодистого калия. Привлеките для этой цели комсомольцев».

Щербина, Шашарин и Легасов на вертолете гражданской оборо­ны поднялись в ночное радиоактивное небо Припяти и зависли над аварийным блоком. Щербина в бинокль рассматривал раскаленный до ярко-желтого цвета реактор, на фоне которого хорошо были вид­ны темноватый дым и языки пламени. А в расщелинах справа и слева, в недрах разрушенной активной зоны просвечивала мерцающая звездная голубизна. Казалось, будто кто-то всемогущий накачивал огромные невидимые мехи, раздувая этот гигантский, двадцатиметро­вого диаметра, ядерный горн. Он с уважением смотрел на это огненное атомное чудище, несомненно обладавшее большей, чем сам зампред Совмина СССР, властью. «Ишь как разгорелся! И сколько же в этот кратер,— букву «е» в слове «кратер» Щербина произносил очень мягко,— надо песку кинуть?» «Полностью собранный и загру­женный топливом реактор весит десять тысяч тонн,— объяснял Ша­шарин.— Если выбросило половину графита и топлива, это около тысячи тонн, образовалась яма глубиной до четырех метров и в диа­метре метров двадцать. У песка больший удельный вес, чем у графи­та. Думаю, три-четыре тысячи тонн песка надо будет бросить». «Вертолетчикам придется поработать. Какая активность на высоте двести пятьдесят метров?» — «Триста рентген в час. Но когда в реак­тор полетит груз, поднимется ядерная пыль и активность на этой вы­соте резко возрастет. А бомбить придется с меньшей высоты...»

Вертолет сошел с кратера.

 

Апрель-май 1986 г. Члены Правительственной комиссии, назначенные для расследования причин и ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС, на борту вертолета гражданской обороны.

        Слева:- Щербина Борис Юрьевич, заместитель Председателя Совета Министров СССР, исполняющий обязанности Председателя Комиссии,

- Геннадий Алексеевич Шашарин, первый заместитель министра энергетики и электрификации СССР по эксплуатации атомных станций, член группы Александра. Г. Мешкова (1-й заместитель министра среднего машиностроения СССР), который является рабочим органом Правительственной комиссии,

– Валерий Алексеевич Легасов, 1-й заместитель директора Института атомной энергии им. И. Курчатова.

 

Щербина был сравнительно спокоен. Спокойствие объяснялось не только выдержкой зампреда, но в значительной степени непол­ной его осведомленностью в атомной специфике, а также неопределенностью ситуации. Уже через несколько часов, когда будут при­няты первые решения, он станет давить на подчиненных, торопить, обвиняя в медлительности и во всех смертных грехах...

 

 

Яндекс.Метрика