A+ R A-

Еще раз о Цусиме часть 1 - 35

Содержание материала

 

 

 

11 мая контр-адмирал Фелькерзам умер, но это скрыли от всех, за исключением его собственной команды и флаг-офицеров на «Суворове». Фелькерзам командовал 2-м отрядом броненосцев, и адмирал, видимо, чувствовал, что флаг-офицеры Фелькерзама будут способны справиться с этой обязанностью. Тот факт, что Небогатову ничего не сообщили, означал, что последний и не сознавал, что «по старшинству» он являлся теперь вторым лицом на эскадре.

Тем временем Того, отправив несколько крейсеров и миноносцев в дозор на Курилы, в проливы Сангарский и Лаперуза, организовал крейсерские патрули для дежурства в Корейском проливе, а его тяжелые корабли, 1-й отряд из четырех броненосцев и два броненосных крейсера плюс 2-й отряд Камимуры из шести броненосных крейсеров, стояли наготове в Мозампо. К 12 мая Того так долго уже ждал, что начал подумывать, не приближается ли Рожественский в данный момент к проливам Лаперуза или Сангарскому.

 

1-й отряд японских кораблей

 

 

2-й отряд японских кораблей

 

 

Но Рожественский был теперь у Корейского пролива. В ночь с 12-е на 13-е он сбавил ход до 5 узлов, а 13-го, вместо того чтобы войти в пролив, он остановился. Впоследствии за эту остановку он подвергся особенно жесткой критике. И верно: если бы он сделал попытку прорыва 13 мая, его, может быть, и не заметили бы, поскольку из-за плохой погоды японское охранение в тот день оказалось дезорганизовано: многие сторожевики укрылись от непогоды в ближайших бухтах. Некоторые авторы приписывают эту остановку суеверию Рожественского, не желавшего вступать в бой 13-го числа, другие — патриотическому побуждению сразиться с врагом 14 мая, в годовщину коронации Николая Второго. Сам же Рожественский объяснял эту задержку тем, что он хотел войти в пролив в полдень, ибо меньше всего на свете он хотел подвергнуться торпедной атаке ночью, да еще в узких водах пролива. Все же его флаг-капитан Клапье де Колонь в 1930 году писал, что, чтобы достичь Корейского пролива 13-го числа, эскадре нужно было идти 24 часа со скоростью 12 узлов, что было невозможно. Каков бы ни был мотив для остановки, она по крайней мере дала Небогатову первую и последнюю возможность практики маневра в составе всей эскадры.

Когда 13 мая ночь сгустилась над морем, 2-я эскадра вошла в Корейский пролив, направляясь к восточному его проходу между островом Цусима и Японией. На «Орле» все было спокойно, но никто не спал.

 

«Орёл» — российский эскадренный броненосец, один из пяти кораблей типа «Бородино».

 

Один из членов экипажа вспоминает: «Ночь опустилась, но никто не думал, что обойдется без торпедной атаки. Мы спали на боевых постах при заряженных пушках и не спускали глаз с горизонта. В эту ночь, помнится, я долго не мог заснуть. Я тихо бродил по корабельному юту; внизу, под кормой, вода пенилась и шипела, взбудораженная огромными винтами. Несколько матросов сидели, сбившись в тесный кружок у 12-дюймовой башни; в тумане они напоминали какую-то темную живую глыбу. Иногда я слышал зевание, и можно было различить отдельные слова:

— Она никогда этого не переживет. Если меня убьют, она умрет.

— Это наши драконы все устроили, будь они прокляты.

— На дне-то холодно!»

Однако на самом деле был шанс избежать обнаружения: ночь была очень туманная. На ведущем броненосце «Суворове» Семенов продолжает делать записи для своей книги о походе 2-й эскадры:

 

 

«Князь Суворов» — русский эскадренный броненосец. Был заложен 8 сентября 1901 года в Санкт-Петербурге, 25 сентября 1902 года спущен на воду. Назван в честь великого русского полководца А. В. Суворова. 27 августа 1904 года броненосец был введён в строй.

 

 «Судьба была благосклонна к нам: нас до сих пор еще не открыли. На эскадре все радиопередатчики были выключены, но мы усиленно слушали сигналы японцев и наши специалисты прилагали большие усилия, чтобы различить их и определить, от какого румба они исходят. Рано утром 13-го начались переговоры между двумя станциями: одна из них, ближайшая, которая находилась впереди нас, посылала сообщения, другая, более удаленная, к Востоку, отвечала. Радиосообщения были нешифрованные, и хоть наши радиооператоры не знали иностранного алфавита, а в выданных нам кодовых книгах имелись большие пробелы, мы могли разобрать отдельные слова и даже фразы:

— Вчера вечером — ничего.

— 11 огней, но без всякого порядка. Один яркий свет.

Скорее всего это была мощная береговая станция на острове Гото, доносившая обо всем, что делалось в проливе. Ближе к вечеру стали слышны переговоры других станций, их было семь; их радиограммы были зашифрованы, но по их краткости, однообразию и регулярности мы могли с уверенностью сказать, что это были патрульные суда, которые переговаривались друг с другом. Сомнения не было, мы еще не обнаружены.

С заходом солнца эскадра, насколько можно было, «сжалась в один комок». В ожидании минной атаки половина офицеров и команды дежурила у пушек, другая половина, в одежде, спала возле своих постов, готовая вскочить при первом же сигнале тревоги. Ночь была темная, и, казалось, туман сгущался, порою можно было увидеть над собой лишь тление отдельной звезды.

На темных палубах царила напряженная тишина, нарушаемая порою лишь вздохом спящего, шагами офицеров или тихо отдаваемыми приказаниями. Фигуры людей у орудий казались неподвижно вмерзшими в свои места. Каждый пытливо всматривался в темноту, не мелькнет ли на долю секунды темный силуэт миноносца, не послышится ли красноречивое сопение его машин и шелест пара.

Осторожно, чтобы не разбудить спящих, я обходил мостики и палубы, а потом спустился в машинное отделение. Яркий свет ослепил меня на мгновение, здесь царили жизнь и движенье: люди безостановочно, вверх и вниз, бегом, печатали свои шаги по трапам. Что-то металлически звенело, слышались окрики и громкие приказания. Но всмотревшись, я убедился, что здесь та же нервная напряженность и собранность, какая-то в людях новая особенность, которую я только что наблюдал наверху . И вдруг меня осенило, что все здесь: высокая, чуть сутулая фигура адмирала на мостике, сосредоточенное лицо рулевого, приникшего к своему компасу, орудийные расчеты, застывшие на своих местах, эти люди, снующие туда-сюда подле гигантских тускло проблескивающих стальных шатунов, и сам пар, мощно дышащий в цилиндрах, — все здесь единое целое, один механизм.

Старое морское поверье, что судно имеет душу, пришло мне на ум, — душу, которая живет в каждой заклепке, в каждом его винте и которая в роковую минуту обнимает все судно и его команду, превращая и людей его, и все вокруг в единое неделимое сверхъестественное существо.

Я сидел в кают-компании, устроившись в кресле, и дремал. Сквозь сон я смутно слышал, как часы переключились на 12. Затем офицеры, сменившиеся с вахты, пришли хлебнуть чайку, проклиная «эту чертову сырость». Кто-то растянулся на диване, крякнул довольно и провозгласил: «А теперь до четырех можно сон придавить! И на нашей улице праздник!»

Проснулся я около 3 утра и опять стал бродить по палубе, потом поднялся на мостик. Картина была все та же, только стало чуть светлее. Луна была уже высоко, и на фоне тумана, серебряного в ее лучах, резко очерчивались наши трубы, мачты и такелаж. Свежий предутренний ветер заставил меня втянуть голову поглубже в воротник моей куртки. Я поднялся на передний мостик. Адмирал спал, сидя в кресле, а командир в мягких шлепанцах тихо прохаживался с одного крыла мостика в другое.

— Заснул? — кивнул я в сторону адмирала.

— Только что уговорил. А почему, собственно, ему не поспать? Они, кажется, нас еще не открыли».

 

 

Яндекс.Метрика