Обратный адрес - океан - 23

Подводная лодка
16 ф е в р а л я


Натуся, родная!
Опять пишу тебе «рапорт», так сказать, докладную записку.
Сегодня произошло событие, которого ждали долго, — мы подвсплыли и подняли перископ.
Для человека, который каждый день — с утра до вечера, от подъема до отбоя — видит небо, траву, дома, деревья, прохожих, это ничего не означает: подняли перископ. Для нас — это праздник, светлее дня рождения, Нового года. Когда были проведены все необходимые расчеты, перископ оставили на несколько минут просто «для глаз». Откуда собирается очередь? Командир разрешил: по двенадцать — пятнадцать секунд на каждого, свободного от вахты. Вот так, наверное, в пустыне делят воду — по глотку.
Сначала подходили матросы — на цыпочках, как будто боялись вспугнуть кого-то. Поднимались на перископную площадку, брались за ручки и приникали глазами к окулярам. Время отсчитывал Мартыненко. Отсчитывал честно, и только для Удальцова — все заметили — помедлил.
Что они там видели? А ничего! Просто гладкие, отполированные прошедшим накануне ливнем волны, такие зеленовато-голубые перекаты. Еще они видели полоску неба над горизонтом и два-три облачка. Все. Но почему так жадно припадали к окулярам, почему так не хотели отрываться от них, когда Мартыненко командовал: «Стоп! Следующий!» Мы не могли позволить больше. Двенадцать — пятнадцать секунд на брата.
Толпившиеся сзади спрашивали: «Ну что там?» «А вот увидишь», — отвечали счастливчики с таким видом, как будто взглянули на нечто необычайно сказочное. В глазах блестела радость от встречи с днем. Да, обычным днем. «Все вместе смотрят на одно и то же, а каждый видит свое», — сказал замполит. Он прав.
Офицеры были сдержаннее. По-моему, даже «норму» выглядывания не добирали. Подходили, прикладывались к окулярам и тут же, с этаким небрежным видом, отворачивались. Ларин и тут остался Лариным, не мог без пижонства. Отказался от перископа, заявил во всеуслышание, что свою «пайку» он отдает в фонд лириков, потому как сам является закоренелым физиком.
Подошел я. Вроде как еще раз — ведь я уже работал с секстаном. Но вот уж действительно сила инерции. Нет, не в этом дело. Наблюдая за матросами и офицерами, отходившими от перископа, я вдруг понял, что не видел, не мог видеть того, что видели они, потому что, определяя широту и долготу, был занят только расчетами. На этот раз н только на пять-шесть секунд взглянул в окуляры, просто так, без служебной необходимости. И ты знаешь, что увидел? Нет, не изумрудные волны океана, подсвеченные заходящим солнцем (как шампанское в бокале, если его рассматривать на свет!)! Странно, мне показалось, что в стальную трубку перископа, почти доставая брызгами до линз, плеспула наша речушка Десна, игривая, какой она бывает весной. Да, вода была прямо перед глазами, завораживающая, прохладная. А облако показалось мне берегом в белой черемухе, тем самым — помнишь, — на другой стороне моста, что ведет из Малых Горок в Настасьино. На мосту сидим мы, пацаны — Колька Севастьянов, Ленька Халькнн, Шурка Москвин, Сережка Бажанов, Юрка Трынин, — и удим рыбу. Удочки из орешника, тут же сломанного, ноги, ободранные и шершавые, как у индейцев Орлиного племени, а рядом, над обрывом, тлеют в костерке отдающие горьковатым дымом прошлогодние листья.
Вот что. Натуся, увидел я сегодпя в окуляр перископа посредине огромного океана. Илья Ильич, прошедший после отбоя по отсекам, говорил потом, что девяносто девять процентов личного состава, допущенного к перископу, не могли заснуть.
А всего-то стальная, никелированная труба, которую мы подняли в «сферу рая», как сказал Тюрин. А я подумал: почему до сих пор, в условиях колоссального прогресса науки и техники, не изобретут перископа, в который можно было бы увидеть тебя? Только на секунду...



Поселок Скальный
17 февраля


Здравствуй, здравствуй, мой недосягаемый муж!
Утром я долго лежу и смотрю на пятно, расплывшееся на потолке над абажуром. Когда-то там просочилась вода, и сколько мы с тобой ни замазывали, ни закрашивали, пятно осталось грязным, расплывчатым, как на промокашке. Если долго и пристально всматриваться в очертания этого пятна, можно придать ему любую фигуру. Вон голова в шляпе, нос, подбородок — пузатенький человечек. Или это зайчонок, растопыривший уши? Нет, скорее павлин с распущенным хвостом. А может, это таинственный остров посреди океана?
Потом глаза сами поворачиваются налево, к листку бумаги, приколотому на коврик. Когда-то коврик висел над моей детской кроваткой. Сколько раз ты выдворял эту «тряпку»! А сейчас от него исходит тепло, давнее, материнское, почти уже позабытое. На поблекших хитросплетениях узора можно нафантазировать какое угодно очертание. Но мне уже не до фантазии. Я всматриваюсь в лист бумаги — самодельный календарик, который нарисовала по «методу» Зины Мартыненко. Что поделать, перенимаю «передовой опыт». На всякий случай я разграфила календарик на месяц и ужаснулась: неужели привыкла к таким срокам? Квадратики дней, прожитых без тебя, я заштриховала синим карандашом. Сейчас таких квадратиков уже тридцать семь. Тридцать семь дней, проведенных в ежеминутном ожидании: ты мог вернуться вчера к вечеру, ночью, сегодня утром, в полдень. Ты даже можешь войти сейчас, сию минуту...
Вот эта неожиданно радостная мысль, что ты действительно прямо сейчас можешь войти в комнату, и подняла меня с постели. Я как угорелая засуетилась, забегала — от постели к холодильнику, от холодильника к плите. Постель я убираю теперь за несколько минут, как твои матросы на лодке. «Отдраить иллюминаторы!» Это Вовка. Занавески на окнах — вправо, влево! Специально к твоему возвращению я их обновила — теперь они синие, с черными треугольниками и якорями. Очень похоже на карту. Заглянул бы ты сейчас в холодильник — минигастро-ном! А мне все кажется, что я забыла купить что-то главное, существенное. Вот вернешься — ударимся в загул! И уволят тебя с флота. А мне только этого и надо! Шучу-шучу! Типун мне на язык!
Теперь я за десять минут навожу в комнате порядок — кроме Вовки его некому нарушать. И — подхожу к окну. Может, и правда ты уже вернулся? Далеко внизу так же таинственно и недоступно, как всегда, чернеют выступы пирсов, чутко подремывают огромные стальные рыбы. Как узнать твою? Они все такие одинаковые!.. Но чувствует сердце — твоей нет. Маленький, словно игрушечный, матросик расхаживает по пирсу. Это часовой. Даже он не знает, где сейчас ты...
А я смотрю уже дальше, за бухту, туда, где стоит моя Моряна. Где-то там далеко, а может, совсем уже близко, на подходе к бухте, режет волны твоя лодка. «Будет — не будет», «Любит — не любит, к сердцу прижмет —к черту пошлет...» Давно облетели ромашки нашего детства...
Так начинается день.
А сегодня новость. Ты знаешь, какой гость заявился пораньше? Начальник политотдела. Да, товарищ Средин, собственной персоной. Он так уверенно постучал в дверь, что я подумала: уж не ты ли? Но сердце обмануло. Я, конечно, растерялась: не ждали! Прямо как у Репина. Вовка глазенки вылупил: что за дядька незнакомый? Бдительный мой Телемах! Знал бы ты, как я смутилась. Сначала испугалась: неужели с тобой что? А Средин запросто, по-свойски сел за стол, вынул из кармана огромный, чуть поменьше нашей скатерти, носовой платок и долго вытирал им лицо. Я только тут разглядела — у него же совсем рыжие брови! Смешно так топорщатся. А глаза светлые, детские.
«Как, значит, живем, хлеб жуем?» Это у него такая поговорка. И все по комнате, по комнате... Как будто с нами меняться квартирами пришел. А потом без лишних церемоний попросил чаю. Я быстренько подогрела и все
жду главного вопроса или сообщения. Думаю, может, готовит он меня постепенно к неприятному известию. Чего только не представится! А он почему-то долго смотрел на стакан, приподнимал, на свет разглядывал. Улыбнулся: «Добрый флотский чай, значит, служба хорошо идет. — Поводил-поводил своими рыжими косматинками. — Ну как служба, Наташа?»
Вот так, ни больше ни меньше. Я сказала что-то на-счет того, что, мол, корпим с Вовкой. И не удержалась, спросила, когда ожидать вашего возвращения. Он ничего определенного не ответил, но я поняла сразу — ждать придется долго. Долго, и все. А вообще-то, если в данном конкретном случае, то всю жизнь! Вот шутник. Я тогда сразу и не поняла страшную правду этих слов. А что сказать? Сказала, что знаю и что готова к этому. А он усмехнулся: «Ничего-то вы не знаете. И ни к чтему не готовы. Это сначала все просто, а потом — попробуй набери моря в решето». К чему это он насчет решета? Его жена, видите ли, не могла двадцать лет привыкнуть, пока не перешел на берег.
Потом все насчет работы спрашивал. По моей специальности ничего пока нет, ибо лейтенанты женятся почему-то непременно на учительницах, а в военном городке на всех молодоженов не напасешься школ. На двух первоклассников — по учительнице. Тут он мне Америку не открыл. Обещал подумать. Подумать «индивидуаль-но» обо мне. Вот так он сразу меня просветил, все выложил. А вообще, приятный человек, главное, чай любит. В заключение нашей беседы, прошедшей в теплой и дружественной обстановке, Средин торжественно вручил Вовке памятный подарок — шоколадку «Пингвин». Я бурно аплодировала.
И все бы было хорошо, и все бы было прекрасно. Но перед самым уходом он вдруг увидел мой «календарик» на коврике. Ох и рассердился! «Эти святцы ни к чему! Да как вы можете! Вы что, ей подражаете?» И т. д. и т. п. Я знаю, кого он имел в виду. «Не волнуйтесь, — говорю ему, — я не такая». — «А я и не волнуюсь, — сказал он, — чего мне волноваться. Вон океан, пусть он и волнуется». В общем, ушел сердитый, недовольный.
А я смотрю сейчас на календарик — глупо его снимать. Только на сердце давит, давит...
Я смотрю на календарик и представляю себе нашу встречу. Это будет замечательно, необыкновенно хорошо! Мы долго-долго будем глядеть в глаза друг другу. Я в тебе, а ты во мне будем находить что-то новое, чего раньше не замечали.
Целую до каждой родинки...
 

• Назад
• Вперед