A+ R A-

Море на вкус солёное... - 5

Содержание материала

 


—  Так вот.  Представь, старый латвийский пароход. Построен в начале века. Принадлежал частной пароходной компании.   Порт приписки Рига.   Приличного кубрика для команды нет.    Зато для команды    есть   карцер. И в каюте капитана хранятся на всякий случай наручники. Вот так плавали до установления в Латвии Советской власти моряки. Слушай дальше.    «Клинтс» идет   в Португалию.    И когда приходит в  Лиссабон, в Латвии восстанавливается Советская власть. Капитан мчится за директивами к латышскому консулу, а команда тем временем поднимает на мачте красный флаг! Та самая команда, для которой на «Клинтсе» есть карцер и наручники! И вот  ситуация. На причале полиция и вернувшийся от консула взбешенный капитан. Лезет капитан по трапу на судно, а его не пускают. Забаррикадировали двери, включили пожарные насосы. Не пускают на пароход капитана, и все. Тогда за дело принялась полиция. Но и от нее отбиваются напором воды. И все это происходит в фашистской Португалии, в столице, под носом у самого Салазара. И вот Салазар, увидев на мачте «Клинтса» красный флаг, бросил в порт войска. Ну, сам понимаешь. С войсками морякам уже не справиться. Посадили их в тюрьму. Пароход тоже арестовали, и простоял он в Лиссабоне до самого конца войны. Не все выдержали тюремный салазаровский режим... А сейчас «Клинтс» пришел с грузом в Одессу и просит людей.
Я  почувствовал озноб. Попасть на такой пароход!
—  Между прочим, — сказал Мамедов, — «Клинтс» по-латышски «Скала».
Я уставился на его руку, ожидая когда он впишет мою фамилию в судовую роль. И вдруг с ужасом вспомнил, что Мамедов мою фамилию не знает!
Не замечая моего состояния, Мамедов протянул мне листок бумаги.
—   Беги в город и найди этих людей. Они на субботнике.  Первый  встречный скажет, где работают моряки. Давай. Одна нога здесь, другая там!
На Дерибасовской мне повстречался запыхавшийся мальчишка. Он с трудом тащил полное ведро воды.
—  Моряки? — переспросил он, шмыгая сопливым носом. — Они на телефонной. А наши, портовые, на Ланже-роновской. За водой вот послали.
И, вытерев рукавом нос, мальчишка потащил ведро дальше.
Моряки работали на развалке телефонной станции. Она находилась на углу улицы имени Розы Люксембург и проспекта Лейтенанта Шмидта. «При жизни» здание это было круглым, похожим на театр, с нишами, в которых до революции, как говорили старики, стояли античные статуи. До войны мороженщицы закатывали в ниши тележки с эскимо и, зазывая покупателей, были похожи на оживших богинь.
Оставляя Одессу, наши войска взорвали станцию.
Я снова увидел знакомую груду развалин. Для меня они были страшным памятником первым жертвам оккупации...
Через несколько дней после прихода фашистов мать послала меня в город, на старую квартиру. Уходя на Ближние Мельницы, она не взяла теплых вещей. Сама она пойти не могла, простудилась. Температура была высокой, и Екатерина Ивановна не разрешала ей встать с постели. Мать боялась меня посылать, но дни становились все холодней и холодней.
В город я шел долго, прячась в развалинах от патрулей и обходя стороной стоящие на перекрестках танки. На Садовой улице я увидел огромный фашистский флаг. Точно такой флаг развевался здесь перед самой войной, под зданием германского консульства. Но тогда это здание охранял советский милиционер...
Вдруг я обратил внимание, что на воротах многих домов намалеваны кресты. Я спросил встречную женщину, что означают эти кресты. Но женщина странно посмотрела на меня и торопливо пошла дальше.
Прохожих на улицах было мало. Завидев встречного, человек старался свернуть в ближайший переулок или быстро заходил в первую попавшуюся подворотню.
На воротах нашего дома тоже был крест. Войдя в подъезд, я постучал к дворнику. Мать оставила ему ключи. Увидев меня, старик Потапов затряс головой:
—   Зачем ты пришел? Беги! Немцы сейчас начнут ходить по квартирам. Они составляют списки семей командиров Красной Армии!
—   Дядя Вася, а почему у нас на воротах крест?
—  Эх, сынок, — простонал старик. — Крест — это значит, дом очищен от  коммунистов и евреев. Да беги ты!

Я услышал шум подъехавшего к воротам грузовика, картавую немецкую речь, стук прикладов. Выскочив   из дворницкой, я спустился в подвал, откуда был выход на другую улицу.                                                                    
Из подвала я вылез напротив    телефонной станции. И — увидел повешенных.    Виселицы стояли вдоль всей улицы имени Розы Люксембург.    Мимо    брели люди и, узнавая близких, в немом отчаянии закусывали губы.
Возле  виселиц    весело   переговаривались    немецкие офицеры.
Вдруг в одном из повешенных я узнал доктора Петрушкина. Это был известный в городе детский врач. Седая бородка и усы делали его похожим на доктора Айболита. Его старенький саквояж всегда был полон пряников и конфет. Если во двор приходил доктор Петрушкин, все знали: самый тяжелый больной скоро будет здоров!
Я посмотрел на мертвое лицо врача. В его белой бородке блестела слеза.
В ужасе я бросился в сторону, добежал до проспекта Лейтенанта Шмидта и спрыгнул в глубокую щель. В этих щелях люди прятались во время осады города, захваченные врасплох воздушной тревогой.
Только поздним вечером я выбрался из щели и, боясь оглянуться, помчался на Ближние Мельницы...
На развалинах телефонной станции меня окликнул кочегар Костылев. Кличка у него была Костыль. Я познакомился с ним под дверью Мамедова.
—  На подмогу пришел? А ну! — И сунув мне в руки лом, Костыль показал на полуобвалившуюся стену:
—  Давай!
Рядом мелькали кирки, скрежетали лопаты. Развороченный щебень моряки грузили на тачки. На каждой тачке был самодельный вымпел. Мелькание вымпелов придавало работе праздничный вид.
—  Ну, чего стоишь?
Я ударил ломом в степу, но отколол только небольшой кусок штукатурки.
—  Та-ак... — сказал Костыль и поплевал на руки. — С кочегарской хваткой ты, конечно, незнаком. А под Мишиными дверьми околачиваешься. Смотри!
Выхватив у меня лом, он сильным и точным ударом вонзил его в степу. Лом задрожал, как копье. Стена зашаталась и рухнула, подняв желтую пыль. Я еле успел отскочить в сторону.
—  Говори, зачем  пришел? — вытаскивая из-под камней лом, сказал Костыль.
Я показал ему список, составленный Мамедовым. Костыль схватил список, взобрался на большой камень и накричал:
—  Братва, сюда!
Костыля сразу окружили потные, разгоряченные моряки.
—  Читай, не тяни резину!
—  Как пароход называется, повтори!
—  Не русский, что ли? Костыль повернулся ко мне:
—  Объясни публике, в чем дело.
Взяв у него список, я влез на камень и рассказал о «Клинтсе» все, что слышал от Мамедова.
—  Даешь   «Клинтс»! — загорланили   моряки,   натягивая на широкие плечи видавшие виды тельняшки.
—  Стоп! — поднял  вдруг руку кочегар, похожий   на артиста Бориса Андреева. Его толстая шея была повязана  женской  косынкой. — Стоп! — повторил  он. — У   нас задание или что? Пошабашим, тогда в кадры. Так и передай Мише.
И, вскинув на плечо лопату, кочегар зашагал в глубь развалин. За ним потянулись остальные.
—  Ну? — спросил   Мамедов,    когда я, запыхавшись, вбежал к нему в кабинет.
—  Сказали, пошабашат, тогда придут.

—  Ну что ж, решение правильное.
Мамедов встал из-за стола и, тяжело припадая на протез, подошел к окну. Поманив меня пальцем, он распахнул окно:
—  Смотри!
Я высунулся из окна, но кроме пустынного моря не разглядел ничего.
—  На Крымскую смотри. А ты на горизонт уставился. Буксир видишь?
Я посмотрел в сторону Крымской пристани и за развалинами портового холодильника увидел сиротливо тор чащую тоненькую мачту.
—   «Аджигол».    Воин!    Биография не хуже,    чем «Клинтса». Всю войну от звонка до звонка прошел. Пойдешь учеником матроса.  Бери путевку, и чтобы я тебя у своих дверей больше не видел!
Зажав в руке путевку, забыв закрыть дверь, я выбижал на улицу.
«Аджигол»! «Аджигол»! «Аджигол» !
Название буксира звучало для меня как песня.   Теперь я шел к морю не купаться, не загорать. К морю я шел работать!

 

Яндекс.Метрика